В свете вышесказанного следует заметить, что проведенные в 1926 - 1927 гг. исследования социальных процессов в деревне, которыми широко пользовались историки, велись в порядке реализации постановления ЦК ВКП(б) от 19 августа 1926 г., в котором «классовый подход» уже достаточно категорически сформулирован при неразработанности объективных критериев, что не могло не обусловить известную заданность результатов.
Практически под «классовым подходом» в кооперации подразумевалось следующее:
1) недопущение участия в кооперации и тем более в ее органах управления лиц, отнесенных к категориям зажиточных и кулаков, создание приоритетных условий для участия и занятия руководящих постов в кооперации бедноте;
2) строго регламентированное распределение кредитов и других кооперативных благ с тем, чтобы все большая часть, а затем и основная масса их доставалась бедноте с постепенным сведением на нет доли зажиточных;
3) создание за счет доходов кооперации специальных фондов кооперирования бедноты и образование на эти средства бедняцких кооперативных объединений, а также финансирование вступления бедноты в уже функционировавшие кооперативы.
Осуществление «классового подхода» стало доминирующим в деятельности кооперативов всех уровней, главным показателем в их оценке. Они побуждались к беспрерывному «регулированию» социального состава и пересмотру «квот» на кредиты, выплаты, машиноснабжение и т.п. в сторону уменьшения доли тех, кому они действительно могли помочь эффективно вести свое хозяйство. Им непрестанно засылались все более жесткие директивы с требованиями срочного представления отчетов и справок об их исполнении. Их изнуряли не прекращавшиеся ни на день проверочные комиссии от ЦК ВКП(б), ЦКК - РКИ, СНК, НКФ, вышестоящих кооперативных органов, которые только и делали, что «изобличали» в нарушении этого подхода.
Оценивая в совокупности все эти меры, следует сказать, что единственным последствием их навязчивого осуществления был подрыв производительности крестьянского хозяйства, выведение из строя здоровых работоспособных крестьянских семей. Оппоненты могут возразить, что кооперация 20-х годов была массовой организацией, что основным ее контингентом были середняки, что участвовали в ней и зажиточные. Все это так. Однако сохранившиеся на этот счет цифры свидетельствуют о большом контрасте в распределении кооперативных благ в зависимости от произвольно присваивавшегося крестьянскому хозяйству «социального статуса». Снабжение орудиями и средствами производства, по данным за 1927/28 г., распределялось следующим образом (в % к общей стоимости): зажиточные - 6,6%, середняки - 42,9%, бедняки - 26,5%, колхозы - 24% 96 (при удельном весе последних в деревне 2%). Те, кого причисляли к кулакам, ничего не получили. В 1928/29 хоз. г. дискриминация еще больше усилилась, уже ничего не получили те, кого относили к «зажиточным», сократился удельный вес середняков, а основная масса распределявшихся средств производства направлялась уже колхозам и беднякам. Даже фонды кредитования бедноты стали перераспределяться в пользу колхозов. Если па 1 октября 1927 г. крестьяне-бедняки получили 71,8% этого фонда, а 28,2% - коллективные хозяйства, то на 1 октября 1928 г. это соотношение составляло уже 55,5% и 44,5%. Главное все же даже не в этих цифровых показателях. Бедняцкие слои, «вовлеченные» в кооперацию за счет им не принадлежавших средств и получавшие в первую очередь кооперативные блага независимо от их участия в создании этих благ, возможностей эффективно их использовать в своей хозяйственной деятельности, вернуть взятые ссуды и оплатить предоставленные услуги, практически становились балластом кооператива, разлагающе влияющим на всю его деятельность. Еще больший вред наносила практика, когда члены кооперации, способные активно участвовать в ее работе, использовать ее возможности для развития своего хозяйства, искусственно ограничивались в этом по причине «излишней состоятельности», не говоря уже о том, что действительное повышение состоятельности, в чем и заключается главный смысл кооперативной деятельности, становилось в те времена все более угрожающим для судьбы этих хозяйств в целом, а это делало для основной массы членов ко операции активную творческую деятельность в ней бессмысленной. Таким образом, достигалась цель - лишение кооперации основного контингента, для обслуживания которого она создавалась, и навязывание обслуживания контингента, которому она ничем помочь не могла.
Вторым направлением разрушения основ кооперации был нее более решительно осуществляемый курс на изменение ее функций и свертывание присущих ей принципов деятельности.
Если в начале 20-х годов еще провозглашалось невмешательство в оперативную деятельность кооперации, более того, партийным организациям вменялось в обязанность «наблюдать за самым точным и неукоснительным соблюдением этого принципа» и ограждением кооперации «от административного вмешательства», то в середине и особенно в конце этих лет такой подход самым беспардонным образом отбрасывается. Вот типичное для последнего периода высказывание одного из «парткомиссаров» в кооперации А.И. Яковлева - в одно время зав. сельхозотделом ЦК. Успешное развитие нашего общества, считает он, может быть обеспечено лишь при условии, «если государством в целом будет обеспечено руководство и контроль деятельности с-х. кооперации». Либо кооперация будет свертываться и «ее место вновь займут госорганы», угрожает он, либо ее работа «должна быть так перестроена, чтобы государственные интересы были целиком и полностью обеспечены». Ссылки на добровольность, самостоятельность и самодеятельность кооперации, под прикрытием которых кооперативы якобы «дезорганизуют плановое руководство хозяйственной жизнью страны», он требует решительно отбросить. «Вполне допустимо и целесообразно, - заявляет он, - …вмешательство местных органов в это дело (работу кооперации. Л.Ф.)… и принятие мер к оздоровлению ее работы», а «крики» о нарушении кооперативных прав «здесь были бы ни к чему»; чтобы юридически такое вмешательство закрепить, он требует пересмотреть кооперативные уставы с тем, чтобы изъять из них эти «вред приносящие принципы» и зафиксировать обязанность кооперативов выполнять директивы партийных и государственных органов.
Ранее всего прямое государственное управление кооперацией сложилось в области кредита. Кооперативной система кредитования деревни так и не стала. Государство цепко держалось за так называемую государственно-кооперативную систему, где низовым кредитным кооперативам отводилась роль передаточного механизма в руках государственных кредитных учреждений. За все годы нэпа кооперации не удалось изменить соотношение государственных и кооперативных начал кредитования в свою пользу, а постановлением ЦИК и СНК СССР от 13 февраля 1929 г. «О системе сельскохозяйственного кредита» была полностью закреплена подчиненность кредитной кооперации государству. Госорганам - сельхозбанкам и областным обществам сельхозкредита - было предоставлено право непосредственно обслуживать соответствующие территории через свои отделения и филиалы и лишь по своему усмотрению привлекать к этой работе кооперативные организации, при сосредоточении руководства последними «в банковских звеньях системы с - х. кредита». Но и эти звенья не имели права допускать отступления от утвержденных правительством СССР и правительствами союзных республик «кредитных планов», от установленных ими процентных ставок, дифференцированных только по долгосрочным и краткосрочным ссудам и по социальным категориям заемщиков.
На другие виды кооперации, формально еще сохранявшие свою организационную структуру, также распространялся общий процесс изменения административным путем характера, функций и принципов деятельности. Практически был сведен на нет принцип паевого участия в кооперации и его стимулирования через оплату дивиденда. Регламентация сверху затронула и эти чисто кооперативные начала. Такая же судьба постигла всю систему распределения кооперативной прибыли, в том числе и кооперативные доплаты за реализуемую крестьянами продукцию. В потребительской кооперации, в частности, стала навязываться практика использования прибыли только на удовлетворение так называемых коллективных потребностей пайщиков, а выдача дивиденда на пай и премии на забор была сведена на нет уже к середине 20-х гг.
С переходом в 1928 г. на карточное снабжение городского населения роль этого вида кооперации стала вновь сводиться к распределительному аппарату. Сужались права кооперации во внешнеэкономической деятельности, хотя в начале перехода к нэпу, когда необходимо было использовать се для выхода на внешний рынок и возвращения принадлежавших российской кооперации ценностей, ей такое право было предоставлено.
Фундаментальное разрушение основ кооперативной деятельности, особенно в главной ее сфере - осуществлении снабженческо-сбытовых операций, произвела так называемая контрактация, широко развернувшаяся в 1927 - 1928 гг. Контрактация как форма экономической связи между производителем и потребителем продукции, когда последний на чисто добровольных, договорных началах обуславливает закупку у первого определенного количества продукции и оказание ему приоритетной помощи в ее изготовлении (предоставление авансов, необходимых средств производства и т.п.), вполне правомерна. В середине 20-х гг. она практиковалась между государством и крестьянскими хозяйствами и их кооперативными объединениями по продукции, которая не может употребляться без переработки вне крестьянского хозяйства. Это были главным образом сахарная свекла, хлопок, лен. Пока она применялась в этой сфере и соблюдались устраивающие стороны условия контракта, она приносила, видимо, определенную пользу, хотя этот период специально никем не изучался.
Одновременно была развернута и «теоретическая» обработка общественного мнения. Так, экономист М.А. Краев, впоследствии автор крупной апологетической работы о коллективизации, убеждал читателей, что в отличие от капиталистического строя, где контрактация - «коммерческая сделка», приносящая пользу только капиталистам, «советская контрактация» носит «принципиально иной характер». Практиковавшиеся в то время на основе контрактационных договоров выдачи крестьянским хозяйствам авансов, семян и удобрений, а также гарантированные закупки их продукции по договорным ценам он пренебрежительно оценивает как что-то несущественное. Теперь, говорит Краев, «закономерным и нормальным» процесс контрактации может быть признан «в меру обобществления простых товаропроизводителей», он должен вести «к установлению плана производства данного вида товарной продукции… для социалистического сектора». В итоге своих рассуждений автор делает вывод, что контрактация «…дает социалистическому сектору метод массового воздействия на переустройство деревни, метод создания предпосылок для поголовной коллективизации маломощного и среднего крестьянства».
Роль контрактации вплоть до последнего времени однозначно оценивалась как «великая находка» на пути социалистического преобразования сельского хозяйства, которую «великодушно» подарила нам практика и «гениально» заметили великие провидцы. Однако, когда контрактация с чисто технических культур и отдельных групп крестьянств распространилась на все основные сельскохозяйственные культуры и все крестьянские хозяйства и стала директивным путем навязываться деревне, она превратилась в страшную авантюру.
Еще в 1928 г. было отменено снабжение авансами, семенами и орудиями зажиточных хозяйств при сохранении в силе всех взятых ими обязательств по поставкам продукции государству. Теперь, после директив политбюро, вместо авансирования декларировалось «производственное кредитование и снабжение», но уже не в индивидуальном порядке, а производственным коллективам крестьян, т.е. при условии создания колхоза. Выдача аванса в порядке исключения разрешалась только бедняцким хозяйствам, остальным была обещана прибавка в размере от 18 до 30 к. за… центнер при условии сдачи в срок пли крупными партиями. В случае недопоставки по договору (при этом объем сдачи повышался односторонне и после его подписания) применялись самые строгие меры воздействия вплоть до конфискации всего урожая или имущества, уголовного наказания с предъявлением иногда и политических обвинений. Все это вызывало различные формы пассивного протеста: уклонение от подписания договоров, отказ от их исполнения и, что наиболее пагубно сказывалось на экономике страны, сокращение объема производства сельскохозяйственной продукции.
Единственным реальным последствием контрактации было катастрофическое разрушение крестьянского рынка - основы существования общества, того рынка, который с большим трудом, хотя и не до конца, был восстановлен с переходом к нэпу. Одновременно были подорваны и объективные экономические основы функционирования кооперации как важнейшего компонента рыночных отношений - она вновь превращалась из инструмента, пусть и слабого в то время, обеспечения рыночных потребностей крестьянских хозяйств и стимулятора их развития в орудие государства по изъятию у крестьян производимой ими продукции, в орудие развала их хозяйства.
Что касается роли контрактации в подготовке и проведении коллективизации, то она заключается вовсе не в том, что ей приписывают. Контрактационная система создала механизм изъятия излишков продукции в деревне (причем понятие «излишки» было еще более жестким и несправедливым, чем при продразверстке). По мере проведения сплошной коллективизации контрактация была распространена на все колхозы, на всю их товарную продукцию. Насильно и наспех сколоченные колхозы были включены в систему бестоварных отношений отбрасывались те элементы рыночных функций.
Следует обратить внимание, что еще в рассматриваемый период в обиход вошли цифры, заимствованные затем авторами работ более позднего времени, о преобразовании в контрактационный период зерновых, машинных, посевных товариществ, а также новых колхозов как подтверждающие естественный процесс перерастания кооперативного движения в сплошную коллективизацию под воздействием контрактации. Ни одного доказательства в пользу такого обобщения не приводилось ни в то время, ни в последующей литературе, кроме факта совпадения во времени этих явлений Всеобщий охват деревни контрактационными договорами и насаждение в ней перечисленных образований имеют лишь общие истоки - нажимные методы «внедрения» коллективизации, ничего общего с нормальным развитием кооперативного движения здесь нет.
При помощи которых некоторые колхозы после перехода к нэпу смогли хоть в какой-то мере наладить элементарное хозяйственное функционирование. Продажа колхозами и колхозниками сельхозпродукции на рынке была по существу запрещена, и только после голода 1932 - 1933 гг. от этой системы отказались, хотя сменявшие ее в течение последующих десятилетий ненамного отличались от нее. Приоритет же в создании механизма изъятия государством продукции у колхозов принадлежит контрактации.
Серьезный удар по кооперации как типу общественно-экономических отношений, размывавший основы ее функционирования, наносила привязка ее к государственному планированию. Кооперация исторически возникла как новый компонент рыночного хозяйства. Пользуясь рыночными категориями и конструктивно (а не деструктивно!) приспосабливаясь к ним, она стала выполнять заметную защитную функцию по отношению к тем слоям населения, которым трудно было в одиночку сохранить себя в жестких условиях рыночной конкуренции как мелких производителей, а также удовлетворить свои потребительские нужды. В силу этого она стала важным регулятором рыночных отношений, амортизатором их крайне жестких проявлений, своего рода «цивилизатором» этих отношений. Как отражение этой функции уже на ранних стадиях становления кооперации стали складываться в ней и плановые начала как внутренне присущий ей элемент функционирования. Однако развертывались они не как декретирование сверху вниз каких бы то ни было хозяйственных установок и сбор отчетов об их исполнении, а путем изучения реальной хозяйственной обстановки, в том числе и конъюнктуры рынка, определения с учетом этого оптимальных оперативных решений, делегирования по кооперативной иерархии снизу вверх тех операций и функций, которые эффективнее исполнять при более высокой степени региональной или отраслевой интеграции. Кооперативное планирование выступало не как антипод рынка, а как важнейший его регулирующий компонент.
Уже в первые годы советской власти в процессе слома всех внутренне присущих кооперации принципов функционирования было сведено на нет и кооперативное планирование, и ей была навязана реализация наркомпродовских планов по распределению и заготовкам, а в 1921 г. и государственного натурального обмена. Лишь полный провал последнего заставил смириться с необходимостью восстановления права свободного выхода кооперации на рынок, самостоятельного планирования ею своих хозяйственных операций с учетом рыночных отношений и внутренней природы кооперативных предприятий. Этап относительно свободного развития кооперации на рыночных принципах, взявших временно верх над сохранившимся, но несколько оттесненным плановым диктатом государства, продолжался 3-4 года, после чего диктат вновь начинает усиливаться, а к 1927-1928 гг. принимает глобальный характер.
Бессмысленность внедрявшейся системы планирования работы кооперации была очевидной, но если отдельные авторы видели пороки складывавшейся системы, предлагали «решительно и коренным образом пересмотреть порядок и систему планирования», намечая и основные контуры желаемого пересмотра, то большинство выступавших в печати по этому поводу требовали, наоборот, ужесточения «начал планового воздействия и планового регулирования в хозяйственном развитии», укрепления «аппарата планирования», выдвигали в качестве главного критерия работы любого учреждения выполнение планов, «утверждаемых правительством», конструировали целую систему мер развертывания системы авторитарно-бюрократического планирования. Эта вторая точка зрения стала фактически реализовываться с конца 20-х годов, особенно в связи с переходом к пятилетним планам.
Насколько дезорганизующими и разрушительными были государственные планы развития кооперации, как, впрочем, и всех других отраслей, можно наглядно проследить па примере так называемых кредитных планов. Прежде всего, характерным было запаздывание с доведением до исполнителей самих планов, причем настолько, что они становились бессмысленными. Так, план кредитования на 1927/28 г. попал на места только к концу третьего квартала планового года. Аналогичный план на 1928/29 г. был утвержден правительством 14 января 1929 г., разверстан по республикам в феврале-марте, а на места стал поступать также в третьем квартале. Но ко времени поступления исполнителям планы тоже еще не были окончательными, как отмечается в одном из обзоров того времени, они «не имеют постоянства, в течение года подвергаются изменению… страдают перманентно-ориентировочным характером». Но самое главное состояло в том, что планы эти ничего реального не отражали, их составление не опиралось на какие бы то ни было реальные исходные данные, в итоге чего они или значительно «недовыполнялись», или столь же значительно «перевыполнялись». Так, твердые назначения по общесоюзному плану для РСФСР составили на производственные нужды 58,6 млн. р., на минеральные удобрения - 2,46 млн. р., на овцеводство - 7,38 млн. р.; фактическое освоение составило соответственно 25,4 млн., 1 млн. и 0,6 млн. В то же время по другим статьям картина получалась противоположная. Из центра планировалась и выдача кредитов местными обществами из их собственных средств. Здесь фиксируется еще большая несуразица. Плановые указания Россельбанка этим обществам поступили в… четвертом квартале, когда фактически почти все средства уже были ими израсходованы. Да не могли эти планы быть выполненными, если бы они даже поступили своевременно, так как они совершенно не были увязаны с возможностями, которыми общества реально располагали. Пензенскому обществу, например, был спущен план выдачи кредитов из его собственных средств в размере 1268,7 тыс. р., в то время как таких средств у него было всего 600 тыс., Сталинградскому обществу - 1080,8 тыс. р. при наличии всего 370 тыс. Такая же неувязка получалась и с целевым назначением кредитов. Туркмении, в частности, запланировали выдать колхозам 900 тыс. р., фактически было израсходовано 89 тыс. при полном удовлетворении всех запросов со стороны колхозов, т.е. план совершенно не учитывал реального состояния колхозного строительства в республике. Для Узбекистана на 1928 г. запланировали рост кредита на мелиорацию на 309%, а использование этих средств составило лишь 21% от запланированного.
