Дело Каплан в свете сказанного выше кажется организованным. Назвать конкретных организаторов пока нельзя. Однако можно уверенно сказать, что в тот момент не было ни одной политической силы, которой было бы выгодно покушение на главу правительства. Нити покушения ведут в Кремль.
Немало ходит легенд о том, что Фанни Каплан не казнили, что ей сохранили жизнь, причем активное участие в ее судьбе принял сам Ленин.
Иван Божко из Запорожья в июне - июле 1945 года на Колыме слышал, что Каплан видели на одном из островов среди колымских болот, где размещалась спецтюрьма.
Научный работник из Киева слышал от отставного офицера внутренних войск, будто бы Каплан до 1941 года находилась в строгой изоляции в тюрьме города Махачкалы. Когда возникла угроза захвата Северного Кавказа немецкими войсками, она была эвакуирована в город Гурьев на Волге.
Если совместить оба рассказа, то они смогут показаться вполне правдоподобными, ибо путь этапа, которым везли Каплан с Волги, вполне мог лежать дальше на Север и на Восток.
Эту версию опровергают некоторые очевидные логические выкладки:
1. Каплан провела в кремлевской тюрьме только несколько часов, и раненый Ленин физически не имел возможности встретиться с ней. Кроме того, маловероятно, чтобы Председатель СНК поставил под сомнение свою репутацию, встречаясь неофициально с безвестной террористкой.
2. Встреча Ленина с Каплан не могла состояться уже по той простой причине, что это не входило в планы организаторов покушения. Умный и проницательный Ленин легко мог понять, что Каплан лишь подставная фигура, маскирующая истинных исполнителей и организаторов покушения. Если таковое было в действительности!
Следствие по делу о покушении на Председателя СНК с самого начала допустило досадную "оплошность": не была произведена экспертиза оружия, из которого стреляли в Ленина.
Орудие совершения преступления не заинтересовало высокопоставленных следователей. Их больше интересовала политическая сторона дела.
3 сентября 1918 года в газете "Известия ВЦИК" опубликовано сообщение о том, что 2 сентября в ВЧК "явился один из рабочих, присутствовавших на митинге, и принес револьвер, отобранный у Каплан. В обойме оказалось три нерасстрелянных патрона из шести". Мелкие, но вполне замечательные неточности: если анонимный рабочий вдруг через три дня после покушения принес револьвер, то как же может идти речь об обойме, ведь последняя использовалась только в пистолетах.
Зато фраза об обойме вполне подтверждает показания шофера Гиля о виденной им женской руке с браунингом - любимым оружием эсеров-террористов. Так косвенные намеки исподволь работают на сверхзадачу - увязать покушение на Ленина с левыми эсерами.
Подобная заданность следствия наводит на мысль об инсценировке покушения, имеющей два варианта:
1. Ленин ничего не знал о готовящемся покушении и был его жертвой. Цель покушения: запугать Ленина, используя страх вождя для усиления роли ВЧК.
2. Ленин сам был организатором инсценировки, а фактически - грандиозной провокации в целях уничтожения партии левых эсеров и дальнейшего развязывания красного террора.
Имеются факты в пользу второй версии.
В истории болезни Ленина описывается пуля, извлеченная из правого грудино-ключичного сочленения, так называемая пуля № 2 типа "дум-дум", имевшая глубокие крестообразные насечки, которые при проникновении в тело должны были развернуться, но, как отмечал академик В.В. Петровский Правда. 1990. 25 ноября, "разрыва пули не произошло". (Это могло произойти только в случае, если пуля не принимала участия в выстреле, то есть была изъята из целого патрона и приобщена к делу.)
Разрывные пули "дум-дум" со свинцовым сердечником и безоболочечной головной частью впервые применены англичанами в англо-бурской войне. Решением Гаагской конференции (1899 г.) они запрещены к применению "как бесчеловечное оружие уничтожения". При попадании в цель пули "дум-дум" сильно деформировались и причиняли смертельные ранения. Именно такое ранение и было у человека, рентгеновский снимок которого видел академик Петровский.
"Это было, - писал Петровский, - опаснейшее, смертельное, очень редко встречающееся ранение. По моим, очень значительным, военным наблюдениям, проникающих травм груди такого рода ранений было только два, все подобные повреждения заканчивались смертью". Правда. 1990. 25 ноября
Только приняв вторую версию, можно правильно оценить чудесное исцеление Ленина, небрежность следствия и скорую казнь Каплан.
ГЛАВА ВТОРАЯПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ (1922-1924 гг.)23 апреля 1920 г. Московский комитет партии Пятидесятилетие организовал торжественное собрание в честь дня рождения Ленина. Зал был полон. Каза-лось, выступлениям не будет конца...В своей обычной академической манере докладывал собрав-шимся Лев Борисович Каменев--старый соратник Ильича, хо-тя и часто с ним споривший, а иной раз и расходившийся. Ленин, говорил Лев Борисович, это человек, который «неодно-кратно оставался один, человек, который неоднократно объяв-лялся сектантом, раскольником, который неоднократно видел, что он как будто оказывается в стороне от широкой историче-ской дороги. И вдруг выяснялось, что эта широкая историче-ская дорога пролетариата лежит там, где стоит Ленин».
Горький сравнил Ленина с Христофором Колумбом. Через несколь-ко недель Горький напишет о Ленине очерк, в котором будут такие слова: «Я начал свою работу возбудителя революцион-ного настроения славой безумству храбрых. Был момент, когда естественная жалость к народу России заставляла меня считать безумие большевиков почти преступлением. Но теперь, когда я вижу, что этот народ гораздо лучше умеет терпеливо страдать, ...чем сознательно и честно работать, я снова пою славу свя-щенному безумству храбрых. Из них же Владимир Ленин -- первый и самый безумный».
Блистал парадоксами один из лучших ораторов партии -- Луначарский: «Если спросить кого-либо из нейтральных людей, как он представляет себе Ленина, он скажет: Ленин--мате-риалист, человек-практик, человек без иллюзий, человек в практической борьбе жестокий, не останавливающийся ни перед чем, человек хитрый... Между тем, кто знает Ленина ближе, тот должен сказать, что редко когда земля носила на себе такого идеалиста. О своем идеале, о своей слепой вере в человека, о своей бесконечной любви к человеку Владимир Ильич никогда не говорит».
Среди выступавших был и Сталин. Он отметил одну черту, «о которой никто еще не сказал, это скромность товарища Ленина и его мужество признать свои ошибки». Завершая свою краткую речь, Сталин вспомнил осень 1917 г. «Нам казалось, что все овражки, ямы и ухабы на нашем пути нам, практикам, виднее. Но Ильич велик, он не боится ни ям, ни ухабов, ни ов-рагов... Он говорит: «Встань и иди прямо к цели». Мы же, практики, считали, что невыгодно тогда так было действовать, что надо обойти преграды... И несмотря на все требования Иль-ича, мы не послушали его, пошли дальше по пути укрепления Советов и довели дело до съезда Советов 25 октября, до успеш-ного восстания. Ильич был уже тогда в Петрограде. Улы-баясь..., он сказал: «Да, вы, пожалуй, были правы». Это опять нас поразило. Товарищ Ленин не боялся признать свои ошиб-ки. Эта скромность и мужество особенно нас пленяли». В зале захлопали.
Наконец, на сцене Ленин. Он только что приехал: «Должен поблагодарить за две вещи: во-первых, за те приветствия, ко-торые сегодня по моему адресу были направлены, а, во-вторых, еще больше за то, что меня избавили от выслушивания юби-лейных речей». И, желая прекратить поток славословия, Ленин заговорил о партии. «Наша партия может теперь, пожалуй, по-пасть в очень опасное положение... человека, который зазнался.. Это положение довольно глупое, позорное и смешное. Известно, что неудачам и упадку политических партий очень часто пред-шествовало такое состояние, в котором эти партии имели воз-можность зазнаться... Главные трудности еще не могли быть нами решены... Позвольте мне закончить пожеланиям, чтобы мы; никоим образом не поставили нашу партию в положение за-знавшейся партии». Бек А. Юбилейный вечер. // Огонек. № 45. 1987 с. 45-47
Точно установить, с какого момента Владимир Ильич заболел, трудно, но что болезнь началась раньше марта 1922 года - на это есть некоторые доказательства. По крайней мере люди, близко к нему стоявшие, говорили, что временами Владимир Ильич жаловался на небольшое недомогание, а иногда были и более серьезные признаки, заставлявшие задуматься. Партийная цензура не пропустила бы никогда более подробных сведений. Но удалось, совершенно случайно, обнаружить нужные сведения в воспоминаниях младшего брата Ленина, Дмитрия Ильича.
"По официальным данным, Владимир Ильич заболел в 1922 году, но он рассказывал мне осенью 1921 года, что он хочет жить в Горках, так как у него появились три такие штуки: головная боль, при этом иногда и по утрам головная боль, чего у него раньше не было. Потом бессонница, но бессонница бывала у него и раньше. Потом нежелание работать. Это на него было совсем не похоже... Бессонница у него всегда бывала, он и за границей жаловался, а вот такая вещь, как нежелание работать, - это было новым".) "С марта 1922 года начались такие явления, которые привлекли внимание окружающих. Выразились они в том, что у него появились частые припадки, заключавшиеся в кратковременной потере сознания с онемением правой стороны тела. Эти припадки повторялись часто, до двух раз в неделю, но не были слишком продолжительными - от 20 минут до двух часов. Иногда припадки захватывали его на ходу, и были случаи, что он падал, а затем припадок проходил (выделено мной. - ), через некоторое время восстанавливалась речь, и он продолжал свою деятельность". Смерть Ленина. // Хроника Хорона. Энциклопедия смерти. М.: 2001 с. 4
Описание симптомов дает основание предположить наличие у Ленина не только сосудистого атеросклероза, при котором припадков (в таком виде) не происходит. Явно проглядываются признаки еще какого-то сопутствующего заболевания. "В начале болезни, еще до марта, его иногда навещали отдельные врачи, но признаков тяжелого органического поражения мозга в то время не было обнаружено и болезненные явления объясняли сильным переутомлением". там же
В начале декабря 1921 г. Политбюро решает «предоставить тов. Ленину десятидневный от-пуск». Это еще не болезнь. Страшная уста-лость навалилась на Владимира Ильича, но он не торопится уезжать. Только с января начинается длительный отпуск. Прав-да, одно только перечисление того, что сделал Ленин за время «отдыха», займет более 20 страниц. Уже в конце марта он вер-нулся в Москву -- открывается XI съезд партии. Однако через несколько дней Владимир Ильич договаривается с Орджоникидзе о длительной поездке на Кавказ -- врачи советуют горный воздух. С присущей ему основательностью изучает Ленин пу-теводитель по Кавказу, дает согласие на то, чтобы его и На-дежду Константиновну охранял Камо. Извлечена пуля, которая оставалась после покушения 1918 г. Но уехать не удается. Идет конференция в Генуе. В ЦК нет единства по вопросу о монопо-лии внешней торговли. Лишь 23 мая 1922 г. Владимир Ильич уезжает в Горки, а вскоре--первый приступ болезни, паралич правой стороны тела, расстройство речи.
Летом 1922 г. наступило улучшение. Еще нет разрешения ра-ботать, но можно встречаться с товарищами, обсуждать полити-ческие вопросы. О чем же еще говорить политикам!? Почти каждый день беседы с членами ЦК. Наконец-то разрешили чи-тать газеты. Можно читать! И сразу список из почти полутора-ста изданий на пяти языках.
«Я никогда не забуду, -- писал профессор Ферстер, лечив-ший Владимира Ильича,--с какой благодарностью и счастьем в конце сентября 1922 г., когда его страдания значительно уменьшились, он принял мое заявление, что он, хотя и в сильно сокращенном объеме, к началу октября может снова приняться за свою работу». Долуцкий И.И. Материалы по изучению истории СССР 1921-1941 гг. М.: 1989 с. 22
2 октября Ленин вернулся в Москву. Еще весной он понял, что болезнь его будет прогрессировать и времени осталось ма-ло, катастрофически мало. Он набрасывается на работу. Груда дел: создание СССР, монополия внешней торговли, IV конгресс Коминтерна, вопросы пролетарской культуры и люди, люди, по-стоянные встречи, выступления, заседания.
Все встречавшиеся тогда с Владимиром Ильичем отмечали его болезненный вид и оптимизм. Однако это был человек, к которому «смерть уже беспощадно простирала свои костлявые руки».
Когда после первого инсульта Ленин вернулся к делам, он был явно встревожен тем, что Сталин исподволь уже укрепил и власть, и авторитет своего поста, да и свое собственное поло-жение; он впервые оказался ведущей фигурой в партии. Ле-нину не понравилась ни первое, ни второе. В то время он был сильно озабочен ростом бюрократической тенденции в госу-дарстве и в партии; он стал испытывать сильное недоверие к Сталину.
В конце ноября врачи предписали неделю абсолютного по-коя, но только 7 декабря Ильич уезжает в Горки. Перед отъез-дом просит секретаря сохранить в кабинете книгу Энгельса «Политическое завещание». Вернулся 12 декабря. Сразу же встреча с Дзержинским. Двухчасовой разговор со Сталиным. Вско-ре--два приступа болезни. Врачи требуют немедленного отъ-езда в Горки. Категорический отказ. С огромным трудом уда-лось уговорить Владимира Ильича нигде не выступать и совер-шенно отказаться от работы. Состояние ухудшается. Не помо-гают ни компрессы, ни лед. Страшные головные боли. Особенно после бессонных ночей. Надо уезжать. Он ждет--18 декабря Пленум ЦК, где должен решиться один из коренных вопросов -- о монополии внешней торговли. Конечно, будет борьба. Боль-шинство ЦК--против монополии. Безоговорочно за нее Ленин, Троцкий, Красин. И вот, наконец-то,--решение Пленума под-тверждает незыблемость монополии внешней торговли. На Пле-нуме на Сталина возлагается ответственность за соблюдение режима, установленного для Ленина врачами.
21 декабря Надежда Константиновна записывает под дик-товку небольшое, всего в 8 строк, письмо Ленина Троцкому. Выражая удовлетворение решением Пленума, Владимир Ильич предлагал не останавливаться и продолжать наступление, по-ставив вопрос о монополии на XII съезде партии. Узнав о пись-ме, взбешенный Сталин вызвал Крупскую к телефону и, грубо обругав ее, угрожал передать «дело» в Центральную Контроль-ную Комиссию (ЦКК). Надежда Константиновна ответила, что знает лучше всякого врача, о чем можно и о чем нельзя гово-рить с Ильичем. Она сама знает, что волнует, а что нет. Во всяком случае, лучше Сталина. Сталин бросил трубку. Долуцкий И.И. Материалы по изучению истории СССР 1921-1941 гг. М.: 1989 с. 25
Надежда Константиновна тогда ничего не сказала Ильичу-- в ночь с 22 на 23 последовал второй удар. Паралич. Понимая реальность угрозы смерти, Владимир Ильич просит врачей раз-решить ему продиктовать в течение 5 минут письмо к съезду. Он начинает последнее сражение--диктует свое завещание партии.
Он начал с опасности раскола между "двумя классами" - рабочими и трудовым крестьянством, на чей союз опиралась деятельность партии. Но эту опасность он видел в отдаленном будущем. В "ближайшем будущем" он предвидел угрозу раскола между членами Центрального Ко-митета; большую опасность такого раскола он видел в отноше-ниях, которые служились между Сталиным и Троцким. Ста-лин, по его словам, "сосредоточил в своих руках необъятную власть"; Ленин не был уверен, сумеет ли Сталин "всегда до-статочно осторожно пользоваться этой властью". Троцкий, который был "самый способный человек в нынешнем ЦК", проявлял "чрезмерную самоуверенность и чрезмерное увле-чение чисто административной стороной дела". Другие веду-щие фигуры в Центральном Комитете также не избежали кри-тики. Зиновьеву и Каменеву он припомнил их сомнения в решающий момент октября 1917 года, что, конечно, не явля-лось случайность, но этот эпизод "также мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому". "Бу-харин не только крупнейший, ценнейший теоретик партии", но "он никогда не понимал вполне диалектики", и его взгля-ды "с очень большим сомнением могут быть отнесены к впол-не марксистским"". Это было явно неожиданное суждение о человеке, чьи книги "Азбука коммунизма", написанная в соавторстве с Преображенским, и "Теория исторического материализма" были в то время широко известными партийны-ми учебниками. Но каким бы ни было суждение Ленина о недостатках коллег, единственное, что он смог рекомендо-вать в своем "завещании", - это расширить состав Централь-ного Комитета до 50, до 100 человек; но это вряд ли помогло бы делу.
Осенью 1922 года внимание Ленина привлекли события в Грузии, где включение Грузинской республики в состав СССР вызвало сильнейшее сопротивление со стороны ЦК Грузии. В сентябре в Грузии побывала комиссия, возглав-ляемая Дзержинским; она вернулась в Москву, привезя с собой двух заупрямившихся руководителей. В этот мо-мент через голову Сталина, который занимался этим во-просом, вмешался Ленин; он полагал, что добился компро-мисса. Но он не следил за ходом событий, и отношения с грузинами вновь осложнились. Теперь в Тифлис отправил-ся Орджоникидзе; после яростной борьбы он удалил мя-тежных руководителей и заставил ЦК Грузии принять пред-ложения Сталина. Через несколько дней после того, как было продиктовано "Письмо к съезду", Ленин, непонятно по каким мотивам, вернулся к грузинскому вопросу. Он продиктовал меморандум, в котором признавался, что "силь-но виноват перед рабочими России" в том, что не смог эффек-тивно вмешаться в ход событий на более раннем их этапе. Он осудил недавние события как пример "великорусского шовинизма", упомянул "торопливость и администраторское увлечение Сталина" и подверг его, Дзержинского и Орджо-никидзе жесточайшей критике. Затем 4 января 1923г. опять прорвалось его недоверие к Сталину, и он добавил к своему "завещанию" постскриптум. Сталин, утверждал Ленин, "слишком груб". Поэтому Ленин предлагал "товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и на-значить на это место другого человека, который во всех отношениях отличается от тов. Сталина только одним пере-весом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т.д." Поясняя причину этой своей рекомендации, он вновь упомянул об угрозе раскола и "о взаимоотношениях Ста-лина и Троцкого". Карр Э. Русская революция от Ленина до Сталина. М.: Интер-версо, 1990 с. 38
Комната Ленина в кремлевской квартире Ульяновых была самая маленькая, похожа на пе-нал, да к тому же еще и проходная. Она ста-ла похожа на лазарет. Запах лекарств, полумрак, который всег-да был так ненавистен Ильичу. Неподвижность. Врачи отказа-лись дать разрешение на дальнейшие диктовки. Тогда Влади-мир Ильич поставил ультиматум: или ему разрешат диктовать его «дневник», или он совсем отказывается лечиться. Медицин-ский вопрос превратился в политический.
После совещания с врачами Сталин, Каменев и Бухарин принимают решение: «I. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5--10 минут, но это не должно но-сить характера переписки и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются. 2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений». ПСС, т. 45, с. 710
