Менталитет российского крестьянина
сего в результате предпринятых поисков в архивах, сборниках документов, литературе автором было выявлено 80 конкретно описанных случаев устной политической агитации в белорусской деревне 1907--1914 гг. Для определения набора тем в этой совокупности был применен изложенный методический подход.Прежде всего отметим выявление пяти ведущих тем, которые в статистическом выражении являются как бы стержнем содержания агитации. На первом месте среди них находятся призывы к отказу от уплаты налогов и выполнения различных повинностей -- прежде всего воинской. Эта тема отмечается в 26 случаях (32,5% от 80 случаев). Несколько уступают ей по частоте призывы к неповиновению властям и законам -- 23 случая или 28,8% , -- а также разного рода выражения уверенности в предстоящем свержении самодержавия, либо суждения о необходимости такого свержения -- 22 случая или 27,5%. Лишь немногим уступали по встречаемости этим двум темам призывы к захвату помещичьей земли и имущества -- 19 случае (23, 8%). 18 раз (22,5%) встречаются персональные обличения и оскорбления царя, оценки его как «кровопийцы», «собаки», «душегуба», «изверга», «живодера» и т. д., умеющего только «нашу кровь пить, да шкуру лупить» Никольский С. А. Аграрная реформа и крестьянство. Свободная мысль. 1992. № 7. С. 13.. Некоторые агитаторы при этом не останавливались перед призывами физически уничтожить не только самого царя, но и «весь царствующий дом». Такую меру обосновывали перед своими односельчанами, например, крестьянин д. Костюки, Заболотской вол. Бобруйского у. Минской губ. Муравицкий и крестьянин д. Осовницы Кобринского у.Гродненской губ. Жарницкий (соответственно в апреле 1909 и в феврале 1908 г.).По поводу последних примеров нелишне заметить, что «сценарий», весьма напоминающий зверскую расправу 1918 г. в Екатеринбурге, как видим, откровенно обсуждался еще за десять лет до ее осуществления. Причем не террористами-революционерами, а крестьянами самой что ни на есть «глубинки». Да еще и не в пору революционной вольности, а в условиях, мягко говоря, небезопасных для публичных излияний на эту тему. Но можно ли считать бытование подобных «тем» агитации чем-то «запредельным» для страны, где даже в эти «мирные» годы многие сотни людей гибли в результате социальных конфликтов или репрессий властей?! Приведенные факты, между прочим, лишний раз свидетельствуют и о том, насколько наша историческая публицистика мало настроена на реалистичное восприятие исторической «почвы».Встречаемость остальных тем агитации была следующей. Выборность государственных чиновников -- 10 (12,5%). Требование республики встречается 4 "раза (5%). Также в 4-х случаях говорится о выборах президента. Высказывания против духовенства -- 4, суждения о ненужности правительства вообще -- 2 (2,5%), высказывания о ненужности любых законов -- 1 (1,3%), призыв к сельскохозяйственным забастовкам -- 1, мнение о необходимости сокращения жалования сельским властям -- 1. Таким образом, по удельному весу в совокупности случаев агитации все последние темы, за исключением выборности, эпизодичны Шпотов Б. М. Проблемы методологии истории на страницах «Journal of Social History»// THESIS: теория и история экономических и социальных институтов и систем. Ве-сна 1993. Т. 1. Вып. 2. М., 1993.С.326..Приведенный расклад тем агитации много дает для понимания важнейших сущностных сторон политического сознания ее субъектов. В частности, достаточно выпукло проявляется его доминантная деструктивность. Немаловажно и то, что он (расклад тем) позволяет перевести из рефлексивной плоскости в эмпирическую рассмотрение одной весьма дискуссионной на протяжении последних десятилетий проблемы. Речь идет о том, насколько вообще борьба крестьянства на протяжении истории была борьбой «за» и насколько -- «против». В самом деле, выделенная совокупность тем представляет собой политическую программу, обращенную к широким кругам крестьянства. Ее революционность очевидна и сама по себе не столь интересна. Гораздо более интересен ее рельефно проявившийся дисбаланс: агитаторы, призывая крестьян к борьбе против самодержавно-помещичьего строя, в несравненно меньшей степени говорили о борьбе «за». Ведь отмеченные пять ведущих тем -- это все как раз «против», а «за» представлено лишь единственной неэпизодичной темой -- выборностью госаппарата.Слабая «эшелонированность» программы особенно хорошо просматривается, если выстроить «цепочку» соотношений тем типа «против» и тем типа «за». Так, например, призывы к демократическому переустройству страны выдвигались агитаторами либо в форме «против» -- свержение самодержавия, либо в форме «за» -- выборность госаппарата. Первая тема, как отмечалось, встречается 22 раза, тогда как вторая -- только в 10 случаях. А если от лозунга выборности госаппарата перейти к конкретизирующему требованию о введении в будущей России республики, то последнее отмечено всего лишь в 4 случаях. Это свидетельствует о том, что и в рассматриваемый период идея республики продвигалась в сознание крестьян крайне тяжело. Та же картина получится, если в данной «цепочке» республику заменить на выборность главы государства: 22--10--4. Таким образом, статистические соотношения «за» и «против» определенно подтверждают сделанный выше вывод о доминантной деструктивности политического сознания участников агитации, равно как и предлагавшейся ими крестьянам «программы» Шпотов Б. М. Проблемы методологии истории на страницах «Journal of Social History»// THESIS: теория и история экономических и социальных институтов и систем. Ве-сна 1993. Т. 1. Вып. 2. М., 1993.С.330..Итак, насколько мы могли убедиться, продемонстрированный на материале политической агитации подход позволяет получить конкретный ответ на вопрос, являвшийся одним из краеугольных в дискуссиях 60-х -- 80-х годов о крестьянстве.Будучи обреченными на состояние своеобразной «острой теоретико-методической недостаточности» проблемы ментальное и социального поведения крестьян так или иначе находились все же в поле исследовательского внимания. А вот с синхронным изучением той и другой «в связке» дело обстояло и до сих пор обстоит совсем из рук вон плохо. Между тем, имеющийся опыт свидетельствует, что при таком подходе наблюдается отнюдь не какое-то простое сложение эвристических потенциалов изучаемых аспектов, а их, как бы, умножение.
Материалы по социальным конфликтам в белорусской деревне, мобилизованные для данного исследования, свидетельствуют о том, что и после поражения революции 1905/07 гг., в условиях реакции и проведения новой аграрной политики крестьянство определенно сохранило способность действовать в борьбе за свои интересы как объединенная осознанием принадлежности к одному «мы» социально-психологическая общность. Понятно, что в последнюю естественным образом не могли включаться те, кто, если использовать образ Т. Шанина, «носил униформу, меховые шубы, золотые очки». Принципиально важно здесь, что, казалось бы вопреки «логике», линейно выводимой многими тогдашними и современными исследователями из 1905 года, в это «мы» определенно не включались и те, кто -- отнюдь не обладал перечисленными аксессуарами -- просто, к примеру, складно говорил Солодков Т. Е. Борьба трудящихся Бело-руссии против царизма (1907--1917). Минск, 1967. С.220.. Даже если при этом он говорил о необходимости увеличения крестьянских земельных наделов. Вот почему столь удивительно низким оказался выявленный коэффициент эффективности революционной пропаганды в деревне: реальное крестьянское движение подпитывалось собственными мотивами; мотивации же, предлагавшиеся агитаторами, как правило, не воспринимались крестьянами.
3. РЕФОРМАТОРСТВО XX ВЕКА И КРЕСТЬЯНСКИЙ МЕНТАЛИТЕТВ поисках адекватного ответа на вызов истории мы постоянно обращаемся к урокам столыпинской реформы, новой экономической политики, перестройки, вновь и вновь применяя давний и совсем близкий исторический опыт к нынешней постсоциалистической и постсоветской России.Очевидно, что ход и результаты этих главных реформ тесно связаны с крестьянским менталитетом, его господствующим типом и бинарностью, всей толщей социокультурных процессов, идущих в обществе.Обратимся к столыпинской реформе -- первой в XX веке попытке модернизации в духе догоняющего развития. Отказавшись от классового подхода в пользу интересов народного хозяйства, мы начинаем понимать ее глубокий стратегический замысел: создание новых форм социально-экономического быта, обстановки уважения к собственности вообще.В борьбе с аграрным кризисом, с участившимися неурожаями, государственная власть ищет опору не в оскудевшем классе помещиков, не в натуральном общинном хозяйстве, а в создании широких средних слоев. «...Наше экономическое возрождение мы строим на наличии покупной способности у крепкого достаточного класса на низах...», -- говорил премьер-министр П. А. Столыпин, выступая в Госсовете в 1910 г. и формулируя цель шедшей вовсю реформы Столыпин П. А. Нам нужна Великая Россия. Полное собрание речей в Государствен-ной Думе и Государственном Совете. 1906-1911. М. 1991.С.217..Выдвинув в качестве критерия не максимизацию, а оптимизацию хозяйственных процессов, не способность разом решить, а постепенно и последовательно решать проблемы национальной экономики, мы, возможно, придем к выводу о достаточной продуманности и взаимосвязанности мероприятий (выхода на хутора и отруба, переселенчества и землеустройства), об их почвенности в менталитете определенных (созревших) социальных слоев. Речь идет о тех, кому стало тесно в рамках общины с ее принудительным севооборотом и уравнительными земельными переделами. Они получали возможность продать укрепленные в частную собственность участки, переселиться в город или на колонизационные земли. Община же, выкупив землю, могла наделить ею нуждавшихся и тем самым несколько разрядить земельное утеснение и социальную напряженность в своей среде. Тогда же решались две задачи: всемерно поощрялись частная инициатива, хозяйственный индивидуализм и одновременно рассасывалось аграрное перенаселение -- главный бич российской деревни.Государство нашло приемлемую меру собственного участия деньгами и льготными кредитами. Это была сознательная ставка на дифференциацию, на разумных и сильных. Кредо Столыпина: «...нельзя ставить преграды обогащению сильного для того, чтобы слабые разделили с ним его нищету» Столыпин П. А. Нам нужна Великая Россия. Полное собрание речей в Государствен-ной Думе и Государственном Совете. 1906-1911. М. 1991.С.167..Мы не идеализируем и не упрощаем этот тяжелый и противоречивый процесс, проходивший под привычным знаком революции сверху. Причудливое сочетание экономических и административных рычагов, этапов и зигзагов, успеха или отката заставляли даже активных сторонников реформаторства признать «некоторую полицейскую грубость его приемов» (Б. Бруцкус), а противников констатировать «относительный успех столыпинского землеустройства» (А. Орлов), и «неискусственность продуктов правительственной политики» .(Н. Першин). О последних следует сказать, что они оставили реальный след в виде небольшой (тут возможны разные критерии численности) группы продвинутого крестьянства -- фермеров, хуторян, отрубников, интенсивников, культурников..., которых даже октябрьская революция, явившаяся взрывом традиционалистских ценностей, не смогла до конца смести. Для этого потребовалась новая, уже окончательная прополка -- коллективизация -- «великий перелом хребта» всех экономически активных слоев.Столыпинская реформа успела пробудить рыночный менталитет, инициировать прагматизм и профессионализм. Неоспорим небывалый подъем сельскохозяйственной кооперации, участковой агрономии, денежности и товарности крестьянских хозяйств (основы промышленного роста). Полным ходом шла свободная мобилизация земельного фонда: земля переходила к тем, кто лучше на ней хозяйствовал -- от помещиков к крестьянам, от общин -- к частным владельцам. К январю 1917 г. от 1/10 до 1/5 части (по районам) пахотной земли принадлежало дворянским поместьям и свыше 10 % крестьянских хозяйств стали капиталистическими. По данным П. Зырянова из общины вышло около 3 млн. домохозяев, а из общинного оборота было изъято 22% земель.Много это или мало? Ответ может быть дан в духе нашей промежуточной цивилизации: и да и нет. Много -- если иметь в виду масштабы сдвигов в ментальности за неполные десять лет под влиянием успехов российского капитализма: повышения производительности всего народного хозяйства, развития общественного разделения труда, изживания докапиталистических отношений (отменой выкупных платежей крестьян за помещичью землю, сокращение кабальной аренды земли и т. д.). Учтем также значение финансовой реформы С. Витте (золотой рубль работал и пользовался доверием у крестьянства до 1917 г.), благоприятную мировую конъюнктуру (рост цен на зерно) на фоне ряда урожайных лет.Мало, так как продвинутые слои крестьянства не успели достичь этой самой критической массы и «колесо истории повернуло налево» (Н. Огановский). Этому более всего способствовала несчастная для России мировая война, истощившая экономику и начавшая ее распад, да еще непростительные затяжки Временного правительства с проектами земельной реформы, отлагаемой до Учредительного Собрания Великий незнакомец. Крестьяне и фермеры в современном мире. Хрестоматия. Сост. Т. Шанин. М., 1992.С.66..Земельная революция 1917--1918 гг. возродила крестьянскую веру в спасительность пространства и надежду на расширение землепользования за счет других классов. Сдвинувшаяся было общинная толща сомкнулась, практически поглотив участково-подворную форму землепользования как конкурирующую и раздражающий пример. Община с ее передельным механизмом возродилась. Откат столыпинской реформы явился мерой крестьянской общинности. «Натурально-хозяйственная реакция» (П. Струве), шедшая от «малой хозяйственной культурности широких слоев» (С. Прокопович), отбросила назревавший процесс интенсификации, ликвидировала рационально организованные крупные товарные хозяйства. Восторжествовал экстенсивный тип потребительского полунатурального хозяйства.Результаты новой земельной перетряски 1917--1922 гг. оказались малоутешительными как для крестьянства, так и для всего народного хозяйства. Количество хозяйств в деревне выросло в полтора раза: только в 1917-- 1922 гг. сюда из города перебралось 8 млн. человек, а земельная прибавка на душу в среднем составило примерно 20%, увеличившись с 1,6 до 2,2 дес. Ясно, что это не могло снять проблемы аграрного перенаселения. Напротив, со всей очевидностью обнаружилось, что малоземелье производит не столько помещичье землевладение, сколько механизм общинных переделов.Объективно перед народным хозяйством России стояли все те же исторические задачи прорыва в европейскую цивилизацию через перестройку крестьянских хозяйств в производящий рыночный тип, но теперь они встречали более сильные, чем до революции, институциональные и ментальные препятствия.Центральным, базовым противоречием российской деревни оставалось противоречие между уравнительными установками общинного крестьянства, ориентированного на моральную экономику и этику выживания и шагами новизны, связанными с механизмами частной собственности и хозяйственной свободы. Л.Н. Литошенко выразил это противоречие в емкой формуле: «Крестьянин не только был беден, но и не хотел быть богатым» Великий незнакомец. Крестьяне и фермеры в современном мире. Хрестоматия. Сост. Т. Шанин. М., 1992.С.68..Способы разрешения данного противоречия представители ведущих аграрных школ -- организационно-производительной и либеральной -- видели по-разному. Первые -- в развитии кооперации как массового и приемлемого для общинного крестьянства, вторые -- в создании фермерства, как точек экономического роста и трудовой напряженности. Но наши замечательные предшественники сходились в понимании роли личности крестьянина как творческого начала в повседневном хозяйствовании. Они хорошо понимали, что решающее слово принадлежит разуму и воле хозяйствующего субъекта, убеждению, а не принуждению, что полезно только то внешнее воздействие, которое идет в темп наличного хозяйственного движения. Это с большой убедительностью и силой прозвучало (и, увы, в последний раз!) на Третьем Агрономическом съезде в феврале 1922 г.К сожалению, новая экономическая политика явилась вынужденным и временным отступлением от нетоварной модели социализма. Мера уступленного нэпу, крестьянству измерялась великим оскудением как совокупным результатом революции, гражданской войны, реквизиций и продразверстки. Масштабы голодной катастрофы 1920--1922 года оказались исключительно велики и были осознаны властями не сразу. Отмеренные дозы децентрализации и демонополизации определили фронт и тактику всего нэповского отступления.Основы этой политики закладывались, во-первых, допущением частника и торговли, и, во-вторых, укреплением крестьянского землепользования, принятием Земельного Кодекса 1922 г. По этим двум направлениям нэп и оказался наиболее продвинутым и успешным: решая насущные хозяйственные задачи, он создавал для производителя известную психологическую уверенность и надежность. Сам факт восстановления рынка явился на первых порах действенным стимулом.Некоторое время (этому способствовали урожайные годы) взаимодействие плана и рынка еще позволяло поддерживать состояние зыбкого и неустойчивого равновесия между разрушительными и созидательными процессами. Благодаря этому было обеспечено восстановление как бы «вчерне», поскольку качественная сторона отставала от уровня 1913 г. и тем более не соответствовала новым потребностям народного хозяйства. Разрушение крупных крестьянских хозяйств остро поставило проблему товарности, сельскохозяйственного, особенно хлебного экспорта, деревенской занятости и т. д Великий незнакомец. Крестьяне и фермеры в современном мире. Хрестоматия. Сост. Т. Шанин. М., 1992.С.69.. Государство резко обеднело: национализация промышленности, транспорта и т. п. сделала убыточными многие отрасли народного хозяйства, а ликвидация капиталистического уклада резко сократила возможности накопления производительного капитала в стране.Институциональная политика базировалась на фундаментальном признании переходности, временности товарно-денежных отношений, многоукладной экономики и допуска «эксплуататорских» классов. Отсюда -- отсутствие полноценных рынков земли, капиталов, труда. На практике действовала мобилизационная модель развития -- своеобразное самоограничение социализма с соединением экономической и политической власти в лице государства.«Пролетарское государство» отказывало собственнику в главном -- в стабильности, правовой защищенности, законных гарантиях. Ведомственные циркуляры и инструкции практически запрещали свободу выбора формы землепользования (выхода на хутора и отруба). «Правила игры» постоянно менялись: ежегодно пересматривались условия налогообложения или признаки подведения «под кулацкое звание». Это подрывало трудовую мотивацию к труду, препятствовало развитию новых хозяйственных потребностей, перечеркивало предпринимательский риск.Кооперативное движение развивалось как стихийное, стимулируемое реальным экономическим интересом снизу, чутко отзываясь на всякие перемены. Документы свидетельствуют о росте с/х кооперации: к осени 1927 г. она охватила примерно одну треть или 3 млн. крестьянских хозяйств, далеко не дотянув до 12 млн. дореволюционных. Относительно благоприятные количественные показатели не означали реальных качественных перемен. Вопреки тому, о чем раньше писали мы -- советские историки и экономисты, -- подгоняя реальность под ленинскую схему развития «строя цивилизованных кооператоров», -- внутренняя структура крестьянского хозяйства не менялась в связи с участием в той или иной форме кооперативного объединения. Она оставалась, как показывают массовые аграрно-статистические источники, потребительской и полунатуральной Великий незнакомец. Крестьяне и фермеры в современном мире. Хрестоматия. Сост. Т. Шанин. М., 1992.С.70.. Такое кооперирование являлось лишь более мягким вариантом огосударствления, не сопровождалось заметным подъемом благосостояния крестьянских дворов и не могло оздоровить крестьянскую психологию.
