Разочарование В.Л. Бурцева в революционном терроризме, очевидно, происходит под впечатлением от проведенного им самим азефского разоблачения.
Близких В.Л. Бурцеву взглядов на историю революционного движения придерживался Х.О. Житловский. В выпущенной им в 1898 г. в Лондоне под псевдонимом С. Григорович книге «Социализм и борьба за политическую свободу», название которой представляло перефразированное наименование плехановского труда «Социализм и политическая борьба», существенное место отводилось истории российского терроризма конца XIX в. Пафос его работы был направлен против Г.В. Плеханова и социал-демократической тактики борьбы с самодержавием. Как и В.Л. Бурцев, Х.О. Житловский апеллировал к народовольческому наследию в революционном движении. Он утверждал, что «Народная воля» являлась истинно социалистической партией, выражавшей интересы как крестьян, так и рабочих. А из всех ее «планов, намерений и начинаний...» действительно великим и исторически важным Х.О. Житловским считал «террор, которому одному партия обязана своей известностью, своим могуществом, своим обаянием». Публициста не смущало, что программа «Народной воли» не сводилась к терроризму. Важно, по его мнению, было даже не то, что думали представители Исполнительного комитета, а деятельность, которую в действительности вела организация и общественный резонанс, с ней связанный. «Кому какое дело, - рассуждал Х.О. Житловский, - было до тех частных мотивов, которыми руководилась партия в своей террористической деятельности? "Народную волю" прочли тысячи, а про взрывы царских поездов и Зимнего дворца узнала вся страна. И если каждый из страдавших под гнетом царизма по-своему понимал мотивы «Исполнительного комитета», то он не особенно ошибался: террор и был именно борьбой против гнета самодержавия, - гнета, который ощущался и сознавался многими».
Исторический смысл генезиса терроризма в России им определялся рядом положительных в деле борьбы с деспотизмом последствий: во-первых, терроризм дезорганизующим образом влиял на российское правительство, вызвав панический страх даже на высших ступенях чиновничьей иерархии; во-вторых, он возбуждающим образом воздействовал на общественность, включая даже земцев и либералов; в-третьих, теракты дискредитировали самодержавие в глазах Запада; и, наконец, воздействовали на русский народ, развенчав перед ним идею о неприкосновенности царской особы. Поражение революции в XIX в. Х.О. Житловский объяснял отказом социалистов от террористической практики. «Нет сомнения, - утверждал он, - что не террору партия обязана своим поражением, а отсутствию террора, или, вернее, отсутствию тех условий, которые дали бы возможность сделаться террористической деятельности беспрерывной. Орудие не виновато в том, что его не употребляли в дело, или употребляли, не обставив дело более прочными гарантиями успеха». Народовольцев, по его мнению, ввел в заблуждение расцвет русского либерализма, которому они уступили поле для политической активности. Либеральная же общественность не сумела воспользоваться «теми каштанами которые "Народная воля" таскала для него из огня».
Не менее вредным для революционного дела течением Х.О. Житловский определял марксизм. Главные упреки, адресованные им социал-демократии, заключались в отказе той от «пути людей 1-го марта» и абсолютизации ей стачечной борьбы.
В отличие от В.Л. Бурцева, Х.О. Житловский не был склонен к абсолютной апологетике народовольцев. По его оценке, они забыли о своей социалистической природе, об опоре на трудящиеся массы. Прежним индивидуальным терактам Х.О. Житловский противопоставлял новые формы массовой организации террористической борьбы. Только опираясь на широкую народную поддержку и постоянную кооптацию новых членов через сеть боевых организаций, революционная партия предохраняет себя от физического истребления. Успех, писал он, придет и революционерам лишь в том случае, если террор станет «орудием борьбы целого общественного класса, который не переловишь и не перевешаешь, как переловлен и перевешан был "Исполнительный комитет"».
Таким образом, несмотря на резкую критику социал-демократии, Х.О. Житловский, по-видимому, испытывал определенное влияние со стороны историографии марксистского направления. Ю.Л. Юделевский и вовсе отказывался видеть отличия Х.О. Житловского от социал-демократов.
Последовательным адептом террористической тактики в ретроспективной интерпретации революционного движения в России выступал Ю.Л. Юделевский. Цикл его статей по истории российского терроризма, публиковавшихся под литературными псевдонимами Я. Делевский. А. Галин, А.И. Комов, увидел свет на страницах неонароднической лондонской газеты «Накануне». Значительная часть из них вышла под рубрикой «Легенда и действительность». Под легендой подразумевалась социал-демократическая версия изложения истории российского революционного терроризма. Ю.Л. Юделевский критиковал выдвинутый социалдемократами тезис о том, что причина поражения народовольцев заключалась в приоритете террористической деятельности, в жертву которой приносилась массовая работа. Напротив, полагал он, революционные теракты облегчили проведение агитационно-пропагандистских акций. Терроризм, по его мнению, способствовал более «мягкому» отношению властей к тем «политическим преступникам», которые не были замешаны собственно в террористической деятельности. Да и численность лиц, входивших в террористические группы, количественно поглощала лишь незначительную часть партии. «Вот почему, - продолжал Ю.Л. Юделевский, - неверно утверждение, что, по мере развития террористической деятельности, ослабевала социалистическая и агитационная работа». Народническая революция, согласно его интерпретации, потерпела поражение не по причине использования террористической тактики, а в силу совершенно других факторов. Среди них он называл «понижение интеллектуального уровня молодежи, доминирующее миросозерцание и тенденциозную критику». Таким образом, социал-демократия даже обвинялась Ю.Л. Юделевском в том, что посредством своей необоснованной критики терроризма нанесла непоправимый удар революционному движению. Традиционный аргумент противников терроризма о том, что теракты направлены против отдельных личностей, тогда как следовало бороться против системы в целом, он считал недоразумением. Терроризм, писал Ю.Л. Юделевский, направлен «против варварского политического строя, воплощаемого в группе лиц и поддерживаемого группою лиц. Строй не есть нечто мистически-бестелесное, существующее вне людей и помимо людей. И когда сущность политического строя заключается в порабощении целой страны шайкой узурпаторов, опирающихся на насилие и на традиции насилия, то террор, оказывающий разрушительное действие на эту шайку, разрушительно действует также и на самую систему».
В качестве аргумента, свидетельствующего о преимуществах террористической тактики, он даже ссылался на мнение полицейских чинов, в частности одного из организаторов внедрения провокаторов в революционную среду Г.П. Судейкина. Терроризм, полагал публицист, был гораздо страшнее для самодержавного режима, чем «все формы культурной, пропагандистской и агитационной деятельности, взятые вместе». Другим аргументом Ю.Л. Юделевского служило указание на специфические условия самодержавной России. В отличие от стран Запада, в ней «массовая организация для борьбы с самодержавным режимом невозможна», а потому тактика борьбы «Народной воли» является единственно приемлемой. Все прочие формы классовой борьбы (демонстрации, стачки, протесты, петиции, манифестации и др.) классифицировались Ю.Л. Юделевским как «сопутствующие средства воздействия на правительство». Подлинные же революционеры не на словах, а на деле вступали в борьбу с деспотизмом.
Функциональное предназначение терроризма Ю.Л. Юделевский определял непосредственным наступлением на самодержавие. Агитационным и оборонительным функциям терактов он отводил лишь подчиненную роль. «Русские революционеры, - призывал Ю.Л. Юделевский, - должны себе поставить целью беспрестанными нападениями, повторяющимися волнениями и никогда не прерывающимися выражениями общественного возбуждения, протеста и неудовольствия парализовать нормальный ход жизни правительства, сделать существование самодержавия невыносимым, чего даже в самом наихудшем случае будет достаточно, по крайней мере, для того, чтобы принудить его пойти на такие серьезные уступки, которые значительно облегчат нам дальнейшую борьбу».
Причину недооценки терроризма Ю.Л. Юделевский усматривал в методологии идеализации масс и исторического процесса. Такого рода теории он называл «невежественной схоластикой». Между тем история, полагал Ю.Л. Юделевский, творится усилиями организованного революционного меньшинства.
В отличие от многих других адептов терроризма, Ю.Л. Юделевский отнюдь не пересмотрел свои взгляды и под влиянием резонанса азефского дела. В «азефщине», считал публицист, был повинен не терроризм, а антитеррористическая позиция эсеровского ЦК. Руководство ПСР он обвинял в намерении переложить ответственность за случившееся с себя на Боевую организацию, «наложить клеймо азефвщйны на саму душу террористов». Провокаторство, считал он, стало возможно ввиду фактической приостановки террористической деятельности. В противном случае, полагал Ю.Л. Юделевский, оно бы сразу было обнаружено. «Террор, - заключал он свои рассуждения, - надо делать как следует или вовсе его не делать... нельзя террор делать вполовину». Отказ от террористической тактики Ю.Л. Юделевский оценивал как предательство по отношению к предшествующим поколениям террористов, многочисленные жертвы со стороны которых в данном случае оказывались напрасными. «"Валаамовы ослицы" антитерроризма, - предупреждал он, - хотят стать "такою же партией, как иные прочие"». «Некоторые из них хотят заменить террор участием в 4-й Думе. Идет, грядет воинствующий культурник».
Позитивно оценивал исторический опыт «Народной воли», считая его наиболее востребованным для современного поколения революционеров, один из лидеров парижской «Группы старых народовольцев» Н.С. Русанов. Он полагал, что после осуществления цареубийства самодержавие было более всего за всю российскую историю склонно к уступкам. Вину за поражение революционеров-террористов Н.С. Русанов возлагал на либералов. Радуясь втайне цареубийству, они публично осуждали терроризм и холопствовали перед «прахом царя-мученика». В действительности, полагал Н.С. Русанов, либералы не в меньшей степени рассчитывали на бомбы, чем сами народовольцы. Но их пассивность привела к тому, что самодержавие «вытолкнутое на время динамитными взрывами из отвесной линии, покачалось некоторые время направо и налево и затем пришло в прежнее положение». Н.С. Русанов фактически первым в историографии апробировал тезис о двурушнической позиции либералов по отношению к революционному терроризму.
Через несколько лет в программной статье первого номера «Вестника русской революции» Н.С. Русанов со всей определенностью заявлял: «Мы считаем себя идейными продолжателями "Народной воли"». Правда, полагал он, новые исторические обстоятельства, выраженные в развитии капитализма «в его разрушающих и созидающих формах», предполагают организацию террористической деятельности с опорой на массовую партию. «Верные традициям Исполнительно комитета, - писал Н.С. Русанов, - мы смотрим на террор как на необходимое, хотя и печальное, орудие борьбы с правительством, которое само отказывается от человеческих форм самозащиты. И, как Исполнительный же комитет, мы полагаем, что систематический террор может оказаться целесообразным лишь в руках организованной партии. Не забудем, что террористическая деятельность «Народной воли» отвечала насущной необходимости революционной борьбы, отвечала исторической, до сих пор еще не решенной задаче низвержения самодержавия, отвечала, наконец, настроению всех живых сил общества. Но уж, конечно, не из заграницы мы будем призывать людей к террору и ограничиваемся простым напоминанием о той точке зрения, на которой стояли двадцать лет назад наши товарищи...». Причем прием исторической апелляции к народовольческой террористической традиции был характерен для большинства программных работ адептов развития терроризма в конце XIX - начале XX века.
Эсеры
При сравнительно многочисленных попытках реконструкции исторических воззрений В.М. Чернова, как правило, недостаточное внимание уделялось интерпретации им террористической составляющей в истории революционного движения. Эсеровский теоретик определял вектор исторического развития терроризма в России конца XIX - начала XX в. соединением его с массовым движением.
Поводом к началу широкой общественной дискуссии о терроризме стало убийство в апреле 1902 г. членом эсеровской Боевой организации СВ. Балмашевым министра внутренних дел Д.С. Сипягина. Вопреки современному стереотипу о ПСР как террористической партии изначально социалисты-революционеры отнюдь не ассоциировались с терроризмом. Ввиду этого в социал-демократической печати ставилась под сомнение эсеровская принадлежность СВ. Балмашева. Только взяв на себя ответственность за совершенный теракт, ПСР вступила на террористические рельсы. Теоретическое обоснование эсеровский терроризм получил в статье
В.М. Чернова «Террористический элемент в нашей программе», опубликованной в 1902 г. в седьмом номере «Революционной России». Для контекста преобладания умеренных течений в общественной мысли она имела характер сенсации. Уже годом позже, после совершения эсеровскими боевиками новых терактов, ее сенсационность при переиздании в сборнике статей «По вопросам программы и тактики» заметно уменьшилась. «Сколько ни высказывали сомнений, сколько возражений ни выставляли против этого способа борьбы партийные догматики, - декларировал автор, - жизнь каждый раз оказывалась сильнее их теоретических предубеждений. Террористические действия оказывались не то что просто "нужными" и "целесообразными", а необходимыми, неизбежными». В.М. Чернов противопоставлял эсеровский терроризм народовольческому. Он предостерегал от ошибок «Народной воли», чьи лидеры, оторвавшись от массового движения, в конце концов «затерроризировались».
По представлениям же В.М. Чернова, терроризм был эффективен лишь при взаимодействии с другими формами борьбы. Он писал: «Отнюдь не заменить, а лишь дополнить и усилить хотим мы массовую борьбу смелыми ударами боевого авангарда, попадающими в самое сердце вражеского лагеря». На упреки социал-демократов об отказе эсеров от работы в массах В.М. Чернов отвечал: «Отнюдь не заменить, а лишь дополнить и усилить хотим мы массовую борьбу смелыми ударами боевого авангарда, попадающими в самое сердце вражеского лагеря».
Терроризм рассматривался В.М. Черновым, прежде всего, как средство самообороны общества от произвола властей. В статье прослеживалась динамика роста правительственных репрессий, что и предполагало организацию соответствующего отпора террористическими методами.
Другая функция революционного теракта, согласно В.М. Чернову, заключалась в оказании агитационного воздействия на массы. Убийство министра внутренних дел он оценивал как наиболее эффективный пропагандистский шаг. Резонанс от совершения теракта был на порядок выше, чем от длительной словесной агитации. «Если обвинительный акт Сипягину, -писал В.М. Чернов, - в обычное время был бы прочитан тысячами людей, то после террористического акта он будет прочитан десятками тысяч, а стоустая молва распространит его влияние на сотни тысяч, на миллионы».
Определенный скепсис В.М. Чернова в отношении дезорганизующей функции терроризма отмечал О.В. Будницкий. Черновский скептицизм проистекал, очевидно, из характера общественного восприятия последствий важнейших терактов для определения государственного курса страны. На место убитого народовольцами царя-реформатора Александра II пришел реакционер Александр III, а ликвидированного эсерами Д.С. Сипягина сменил В.К. Плеве, который, по всеобщему признанию оппозиции, был гораздо хуже. Впоследствии В.М. Чернов подчеркивал, что допускал дезор-ганиционное воздействие терактов на правительство только при совокупности благоприятных условий. Лишь при ситуации, когда самодержавный режим «окружает огненное кольцо волнений, демонстраций, сопротивлений властям, бунтов, - тогда метко направленные удары, неожиданно сваливающие с ног наиболее ревностных и энергичных столпов реакции, безусловно, способны внести в ряды правительственных слуг расстройство и смятение».
Дальнейшее осмысление В.М. Черновым истории российского терроризма предпринимается в статье «Террор и массовое движение», вызванной новым эсеровским терактом, на этот раз убийством в мае 1903 г. членом Боевой организации ПСР Е. Дулебовым уфимского губернатора Н.М. Богдановича. Автор был вынужден сосредоточиться на опровержении искровской критики терроризма. Он еще раз подтвердил эсеровскую позицию, «что террористические акты должны иметь возможно более тесную связь с массовым движением, опираться на нужды этого движения и дополнять его и, в свою очередь, давать толчок проявлениям массовой борьбы, возбуждая революционное настроение в массах». Именно в отсутствии поддержки в массовом рабочем движении видел В.М. Чернов историческую обреченность террористов «Народной воли». У социалистов-революционеров, полагал он, такая поддержка «теперь уже есть и растет с каждым днем». Террористическая организация, по оценке В.М. Чернова, есть не более чем один из отрядов общей революционной армии, отличающийся лишь определенным родом оружия и выполняющей такую же важную функцию, как и другие отряды, к примеру транспортная и типографская группы.
Главным аргументом В.М. Чернова в полемике с «искровцами» являлось указание на необходимость отпора произволу «царских опричников». Такой отпор применяется, например, при расстреле войсками рабочей демонстрации. Поэтому убийство Н.М. Богдановача, по приказу которого солдаты стреляли в Златоусте в бастовавших рабочих, выглядело в глазах В.М.
Чернова вполне оправданно. Террористический акт против уфимского губернатора, предсказывал эсеровский теоретик, «будет понят борющимся пролетариатом и, отвечая осознанной им психологической необходимости дать отпор врагу, он поднимет революционную энергию рабочей массы».
Среди эсеровских теоретиков В.М. Чернов одним из последних продолжал отстаивать принципы террористической тактики. На состоявшемся в мае 1909 г. V Совете партии он представил в защиту терроризма едва ли не все аргументы его сторонников, в том числе и ряд исторических доводов. Именно благодаря громким терактам, утверждал В.М. Чернов, партия социалистов-революционеров преобразовалась в массовую организацию. При вступлении эсеров в 1902 г. на террористическую стезю в стране наблюдалось общественное затишье. Но, организуя покушение на Д.С. Си-пягина, террористы верили в возможность преобразовать «потенциальную» революционную энергию масс в «кинетическую». «Партия вступила на террористический путь, и,- заключал В.М. Чернов, - в настоящее время мы вправе сказать, что эта вера, это убеждение - оправдались».
В качестве примера агитационного воздействия терактов В.М. Чернов приводил убийство в течение декабря 1906 г. во время избирательной компании по выборам в Государственную Думу военного прокурора В.П. Павлова, петербургского градоначальника В.Ф. Лауница, графа А.П. Игнатьева и руководителя одной из локальных карательных экспедиций Литвинова. По его оценке, эти деяния пробудили политическую активность избирателей, предопределив соответствующие результаты голосования. Если эсеры, как следовало из выступления В.М. Чернова, сознательно организовывали убийства «под выборы», то такой способ ведения избирательной кампании следует признать беспрецедентным в мировой исторической практике.
