Византийский клир

Византийский клир

Византийский клир

На мрачное положение Афин внезапно проливается свет, когда там на многие годы поселяется превосходная личность -- правда, не природный афинянин, а малоазиатский грек, но оказавшийся волей судеб последним великим гражданином и последней славой «города мудрецов». Судьба Михаила Акомината, его переписка и его сочинения, из коих многие дошли до нас, сообщают истории Афин черты крупной индивидуальности, а они тем ценнее, что древний город, некогда изобиловавший крупными историческими личностями, в эпоху, последовавшую за классической, таковых вовсе не насчитывает.

Михаил Акоминат, старший брат известного византийского летописца и государственного деятеля Никиты, родился в 1140 г. в Хонах или Колоссах, в Фригии. В юности отправился он в Константинополь, чтобы образовать себя по части наук. Великая мировая столица находилась тогда под правлением Мануила I, блистала державным великолепием и жизнью, и в ней заново расцветали школы красноречия, философии и богословия. Многие ученые приобрели себе здесь славу истинных классиков, как, напр., Иоанн Ксифилин, Константин Манасс, Феодор Продром, оба Цеца, а более всех гениальный Евстафий, сделавшийся наставником и другом юного Михаила Акомината. Дом Евстафия был сборным пунктом для всех константинопольских остроумцев и ученых, и Евфимий, высокообразованный митрополит неопатрасский, решился дом Евстафия сравнить даже с древнеафинскими академиями.

Династия Комненов вообще покровительствовала ученым и поощряла науки. Самые прославленные из государей этой династии, а именно Алексей I, Калоиоанн, а особенно Мануил были и сами весьма сведущими людьми. Принцесса Анна, супруга не менее высокообразованного кесаря Никифора Бриенния, летописи которого она явилась продолжательницей, возвела своему отцу биографический памятник в «Алексиаде», значение коей превосходит иные творения византийских историографов. Образованность греков той эпохи, обделенных творческим даром, правда, сводилась лишь к пышному смешению древнего классицизма с богословской ученостью; риторическими же тонкостями греки настолько злоупотребляли, что лучшие даже византийские творения, как, напр., Евстафия и обоих братьев Акоминатов, утомляют избытком высо-копарностей и показной цветистостью метафор, а это всегда является верным признаком литературного упадка. Тогда как Никита Акоминат посвятил себя государственной службе и через брак на византийке из рода Белиссариотов завязал связи с высшей знатью империи, а его брат Михаил облекся в монашеское одеяние. Сначала Михаил состоял секретарем при патриархе Феодосии Бора-Диокте, а затем велениями судьбы он сделался -- что, впрочем, едва ли достойно зависти -- последним греческим архиепископом в Афинах, перед тем как этот город насильственно и навсегда был отторгнут от Византии.

Высшее греческое духовенство именно в эту эпоху насчитывало в своей среде выдающихся людей, которые завершили свое образование в константинопольской школе. Некоторые из епископов Эллады и Пелопоннеса, по большей части друзья и сотоварищи по школе Михаила Акомината, приобрели известность своей классической ученостью. Таковы, напр., Евфимий Неопатрасский и Григорий Коринфский, автор нескольких грамматических и богословских сочинений, Николай Мефонский, который в эту позднюю эпоху написал в опровержение платонического учения сочинение против последнего афинского философа Прокла, а это во всяком случае доказывает, что учение неоплатонизма в Греции далеко еще не совсем угасло. С 1160 г. архиепископский престол в Фессалониках занимал прославленный Евстафий, самая яркая звезда византийской учености со времени Михаила Пселла. Он давно уже действовал в этом большом городе, когда талантливый его ученик Акоминат, пожалуй, благодаря его же влиянию, был призван занять сан митрополита афинского.

Год, на который пало это событие, нельзя определить с полной достоверностью, ибо список афинских архиепископов даже и за время XII века дошел до нас с значительными пробелами, и мы, напр., не можем назвать непосредственного предшественника Михаила. В сане афинского митрополита под 1150 г. значится какой-то Георгий, а под 1166 г. Николай Гагиофеодорит, -- по крайней мере, этого архиепископа восхваляет византийский патриарх Лука Крисоберг по случаю воспрещения браков в близких степенях родства в синодальном послании от 1166 г., отзываясь о Николае как о пастыре, который озабочен освятить законными браками не только ныне живущих в «счастливой» стране Аттике и в Афинах, но и их потомство. Блистательное это свидетельство о счастливом положении, в коем будто бы обретается Аттика, могло бы исследователя былых обстоятельств Афин вовлечь в заблуждение, если бы восхваление это не было громкой фразой, брошенной с высоты кафедры.

Данные об архиепископах в городе Афинах настолько туманны, что в 1182 г. Георгий Ксерос показывается архиепископом, хотя тогда Михаил Акоминат уж, конечно, должен был занимать этот пост Указание на Ксероса находится на одной из средневековых эпиграфических надписей, открытых в Парфеноне; подобно другим надписям, обнаруженным на памятниках и церквях в Афинах, парфенонские надписи сделались любопытнейшим предметом ученых изысканий, совершенно так же, как и графитовые надписи на стенах помпеянских домов. Еще ранее русский архимандрит Антоний открыл подобные надписи -- бесспорно подлинные -- на стене церкви Св. Никодима, а Питтакис нашел ряд других надписей на стенах и колоннах Тесеева храма и Парфенона Надписи эти нацарапаны афинскими священниками крупными и мелкими литерами. Надписи эти большей частью встречаются у главного и боковых входов церквей -- преимущественно же тех, которые переделаны из старинных храмов. Как общее правило, можно отметить, что надписи носят религиозный либо церковный характер, заключая в себе молитвы, обращенные к Богу и св. угодникам, или некрологические даты; редкими из открытых надписей сообщаются данные о сооружении церквей.

Современные исследователи Афин доказали, что подобные христианские надписи идут с VII века, но по преимуществу принадлежат к XII веку, и что этот род эпиграфики продолжался до новейших времен. Так, на южной стороне Тесеева храма нашли надпись, свидетельствующую о бывшей в Афинах в 1555 г. чуме, которая унесла многие тысячи народа и кастриотов, т. е. турецких обитателей Акрополя. За исключением немногих сомнительных надписей VIII и IX вв., где летосчисление ведется от P. X., на надписях этих, сообразно византийским обычаям, летосчисление обозначается от сотворения мира, и, лишь начиная с 1600 года хронологические даты показываются в христианской эре и притом арабскими цифрами. Таким образом, афинский народ, особенно любивший надписи, придерживался этого старинного обычая и в Средние века, правда в весьма варварских формах.

Влияния времени и погоды весьма сильно затруднили разбор этих скудных надписей, и в общем они не проливают даже света на историю города Афинны в века христианства. Но немыслимо, конечно, предположить, чтобы средневековые афиняне ограничивались только этой жалкой эпиграфией, и несомненно разрушение городских церквей при разных катастрофах во время турецкого владычества объясняет гибель прочих многочисленных эпиграфических памятников. Исследователь средневекового прошлого города Рима в этом отношении оказывается в несравненно выгоднейшем положении, ибо, несмотря на многочисленные утраты, перед ним открывается значительный эпиграфический материал в церквях, монастырях, катакомбах, общественных и частных зданиях, а длинный ряд христианских могильных памятников доставляет любопытные данные по истории и культуре Вечного города.

Эта высеченная на камне летопись мертвецов в Афинах совершенно отсутствует, как и катакомбы, являющиеся весьма важной сокровищницей христианства в первые его века. Эта летопись Афин прерывается на античных памятниках и надписях, которые теперь, впрочем, вышли на свет Божий, открытые при Hagia Triada по дороге к академии, и путешественники ныне могут любоваться прекрасными изваяниями, посвященными памяти Дексилея, Лизания, Гегезо и иных афинян и афинянок. Подобно тому как исследователь истории древнехристианского искусства мало находит в Афинах документов в красках и изваяниях, так же слабо представлено там и византийское искусство То же можно сказать о произведениях искусства средневековой эпохи. В Афинах мы не встречаем, как в Риме, мраморных изваяний усопших епископов и настоятелей монастырей, сенаторов, судей и граждан; немногие надгробные камни, один-другой саркофаг без всякой статуи да несколько надписей -- вот и все, что в Афинах сохранилось от прошлого

Весьма веские доводы говорят за то, что Михаил Акоминат занял в Афинах архипастырскую кафедру еще до 1175 г. В «Монодии» на смерть брата Никиты он сам указывает, что нес сан архипастыря свыше 30 лет, пока не покинул парфенонскую церковь, что, как мы увидим, совершилось в 1205 году Что в 1179 г. Акоминат был уже архиепископом, явствует из письма Георгия из Корфу к Нектарию, настоятелю знаменитого греческого монастыря в Казули, близ Огрантов Апулии. Нектарий на происходившем в марте того года Латеранском соборе настойчиво защищал догматы Восточной церкви. В помянутом письме Георгий касается прежних своих отношений к епископу афинскому, «светильнику мира», а эта преувеличенная похвала может относиться только к преисполненному ума Михаилу Акоминату

Питомца Евстафия и восторженного поклонника эллинской древности едва ли самый епископский пост мог привлекать более, нежели предстоявшее ему постоянное пребывание в афинском Акрополе, но только идеальные его представления о древнем городе вскоре пришли в резкое противоречие с печальной действительностью. Афиняне приняли Акомината, по прибытии его в Пирей, восторженно; они ликовали и отпраздновали приезд нового архиепископа торжественными играми и плясками Но самый уже вид пришедшего в упадок народа разочаровал Михаила. Вступая во главе процессии в классические Афины, епископ увидал вокруг себя разрушенные стены и во всех городских кварталах -- бедных, покрытых развалинами, -- дома, скорее похожие на хижины. Он сам впоследствии описывал Афины, как груду развалин, населенную обнищавшими людьми. С упадком города гармонировали и опустошенные аттические селения, древние наименования коих исчезли из народного употребления.

Жилищем для себя новый епископ избрал Акрополь, где в течение долгих уже столетий помещалась епископия При первом же взгляде, брошенном на парфенонскую церковь, Михаил Акоминат, конечно, должен был признать, что во всем христианском мире немногие епископы имели в своем распоряжении собор, который бы по своему великолепию сравнялся с Парфеноном, хотя, разумеется, нужно было бы художественное чутье, чуждое эпохи, чтобы Парфенону отдать предпочтение перед константинопольской Св. Софией, которую византийцы называли «небом, перенесенным на землю». По подлинному выражению Михаила, парфе-нонская церковь была «чудно красивый, светозарный храм, приветливый царский чертог, святая обитель истинного света, называемого Богородицей»

Акоминат нашел собор разукрашенным живописью и драгоценными пожертвованиями, относящимися ко времени Василия Болгаробойца. Некогда в той же крепости и в том же храме афиняне посвятили богине Афине-Полиас золотую лампаду, которую лишь раз в году приходилось наполнять маслом, ибо светильня в ней была из асбеста. Это искусное произведение Каллимаха описано еще у Павсания. На место ее в соборе Девы Марии теперь водружена была другая неугасимая золотая лампада. Этот неиссякаемый источник света в христианском Парфеноне напоминает масляный источник в церкви Св. Марии в Трастевере, в Риме, и легко возможно, что нечто же подобное изобрели греческие священники в Парфеноне в подражание древнему соляному источнику Посейдона в Эрехтеуме. Парфенонская лампада славилась даже на Западе. Исландец Севульф, который предпринял между 1102 и 1103 гг. паломничество в Иерусалим, замечает в описании своего путешествия: «Афины, где проповедовал апостол Павел, находятся в двух днях езды от Коринфа. Там находится церковь Пресвятой Девы Марии с лампадой, в которой неугасимо теплится масло». Ко времени же Севульфа относится Liber Guidonis, компиляция равенца, по всем вероятиям. Гвидов, между прочим, пишет: «Афины были некогда матерью философов и ораторов; здесь находится во храме божественная и неугасимая лампада, именуемая Propilia; она издревле сооружена с удивительным великолепием из чудного находимого там камня царем Ясоном и посвящена Богородице Приснодеве Марии»

«В этой церкви все величественно, -- так писал и сам Ако-минат к византийскому адмиралу Стрифносу, -- как в древних мистериях, ничто в ней не ничтожно. Ты увидишь здесь священный свет, не нуждающийся ни в дереве, ни в солнце; увидишь ты здесь и духовную чистоту, воплощенную в виде золотого голубя. Над священным алтарем реет этот голубь, медленно описывая золотые круги около креста, которому все поклоняются».

Торжественное слово, с которым архиепископ по приезде обратился к афинянам, собравшимся в Парфеноне, является исторической жемчужиной незаурядной ценности и совершеннейшей, хотя и запоздалой параллелью проповеди, произнесенной Григорием Великим перед римлянами в соборе Св. Петра. Все, впрочем, документы, касающиеся Афин, запаздывают; так и в данном случае обоих патриотов, епископов римского и афинского, разделяет промежуток времени в шесть столетий, хотя положение их, деятельность и одинаково безутешное состояние паствы делает из них словно близнецов. Классически образованный малоазийский грек к своим слушателям отнесся с большим тактом, обращаясь к ним как к преемникам по крови и духу именитых предков. Он не выразил никаких сомнений в генеалогической непрерывности афинского народа; если чудное древо древности, покрытое цветами и плодами, зачахло, тем не менее оратор в современных потомках усматривал прямых отпрысков от его корней. Михаил прославлял город как матерь ораторского искусства и мудрости и напомнил гражданам о наикрасивейшем из празднеств древности -- о беге с факелами. Эти состязания продолжают жить в церкви, а судьею их является сам Иисус Христос, ибо ведь каждый из верующих призван к соревнованию, восприяв из рук славных предшественников светоч истины. Даже и сам оратор дотоле не будет почитать себя счастливым от призвания на кафедру в «неоднократно воспетых, златых Афинах», пока не заслужит на христианском состязании венец атлета. Я здесь внове, говорил Акоминат, и не знаю, сохранилось ли от древнего города что-либо, кроме прославленного его имени. Утешая потомков Перикла тем соображением, будто время бессильно стереть печать, которую предки наложили на самую их природу, Акоминат в сущности выставляет чисто физиологическое учение о постоянстве видов и об унаследовании видовых свойств в одинаковой мере и скифами, и египтянами, и кельтами, и вечно лживыми критянами, наравне с животными и растениями Поэтому он убеждал афинян сохранить и впредь благородство предков, которые были самыми великодушными и благожелательными из греков и ничего так сильно не любили, как красивые речи и музыку. Так, даже во время чумы Перикл успокоил народный ропот речью, а гнев Александра смягчала игра на флейте Тимофея. Происходят ли современные афиняне от золотого семени древних, это для него, Михаила, вскоре выяснят самые их взгляды. В качестве христиан им надлежит превосходить добродетелями Аристида, Аякса, Диогена, Перикла, Фемистокла и марафонских бойцов. Они являются благородными оливковыми черенками, привитыми к языческим дичкам, и напояются в доме Господнем апостольской росой. Некогда в Акрополе тешилась неугасимая лампада безверия, но этот ложный свет, словно мерцание светляка, померк, когда солнце истины, осеняемое Присноде-вой, взошло над городом и избавило Акрополь от тирании ложной парфенонской богини. Словно с самих небес воссияла теперь из Акрополя вечная лампада, озаряя собой не только Афины и Аттику, но и весь мир. Увлеченный красноречием, оратор сравнил себя тут даже с Моисеем, вообразив себя не в афинской крепости, а на горе Хореве или даже на тверди небесной.

Среди величественных колоннад Парфенона напоминания о славной старине могли общину потомков прежних афинян скорее принизить, чем вознести на высоту гордого самосознания. Миновали те времена, когда Перикл или Демосфен на ораторской трибуне могли свободно отдаваться полету мыслей и, воплощая их в тончайшие аттические выражения, оставались понятными народу. Теперь перед афинянами стоял оратор, изощривший свои дарования в последней риторской константинопольской школе, но классически образованный епископ предлагал вниманию своей паствы превышавшую их разумение, хотя и тщательно составленную, академическую речь, написанную блистательным слогом, переполненную цитатами из классиков и Библии и сверкавшую метафорами и тропами. Слушателям же Акомината доступно было лишь греческое народное наречие. Как некогда антиохийцам оставался непонятен чистый греческий язык Иоанна Златоуста, так теперь для афинян был невразумителен язык Акомината. Достойный митрополит, правда, уверял себя, будто вступительное его слово может сойти за образец простоты, но и он должен был сознаться перед собой, что занесся слишком высоко. В одной из последующих речей он с болью в сердце восклицал: «Град Афины! Матерь мудрости! До какой невежественности ты пала! Когда я недавно произносил перед тобой вступительное слово, которое было просто, безыскусственно и беспритязательно, я сам себе показался чужестранцем, вещающим нечто непонятное на персидском или скифском языке»

Забота о благосостоянии угнетенного афинского народа низвела благородного иерарха из области идеалов в тягостную действительность. Город, как и вся Аттика, был наполовину обезлюден, а епархия Акомината оказалась одной из беднейших в Греции. Незадолго до прибытия архиепископа Афины посещены были голодом, что вызвано было продолжительными засухами. Михаил жаловался архиепископу неопатрасскому Евфимию (Малакису), что доставшаяся ему кафедра есть истая долина скорби, не сохранившая в себе ничего величавого, помимо славного имени. Аттическая почва, иссушенная солнечным зноем и затвердевшая, словно камень, отказывается приносить плоды; в оливковых рощах пересохли ручьи, а в садах ключи. Каллироэ более не журчит, Гимет покинут даже пчелами, а бараны не выходят даже на пастьбу. Марафон наравне с древними трофеями утратил даже хлебопашество, а в Элевсине жители посвящаются в таинства смерти морскими разбойниками. Единственным для него утешением, говорит Михаил, может служить милость, ожидаемая от Пресвятой Богородицы, -- она для него, осиротелого, станет огненной путеводной купиной, покровом от напастей, небесными твердыней и Акрополем.

Бедствия Афин Акоминат живописует в своих письмах с красноречием отчаяния; эти письма вместе с тем дают единственное в своем роде подлинное изображение состояния города в течение Средних веков. В первом же письме к Авториану, впоследствии патриарху никейскому, Михаил замечает: «Мое письмо исходит из Афин, но от того оно не станет ни лучше, ни мудрее, но тем скорее будет тебе желанным, хотя и сильно отзывается деревней». Здесь слышится намек на те письма, которые Синезий Киренский писал из Афин своим друзьям. «Нет здесь вовсе мужей, -- так пишет Акоминат, -- которые бы занимались философией; едва ли найдутся здесь даже и такие, которые бы предавались банаузическому искусству». Епископ может даже вообразить, что находится в Иерусалиме, осажденном вавилонянами; его, словно второго Иеремию, угнетает вид завалившихся стен, пустынных улиц и слез народа, прикрытого рубищем и с трудом питающегося ячменным хлебом. Все, конечно, преходяще; являются и исчезают целые роды, но земля остается. Так и по сей еще час живы изящество аттической страны, богатый медом Гимет, не знающий ветра Пиреи, богатый мистериями Элевсис, обильная кормами для лошадей Марафонская долина и Акрополь, -- только вот древнее красноречивое и философское поколение сгибло, а на смену ему народилось поколение, чуждое музыке и столь же жалкое умственно, как и телесно. Некогда великий, знаменитый город стал пустыней, и лишь кое-где можно приметить, прибавляет Акоминат, очевидно, вспоминая опять пророка Иеремию, разве кузню да слесарню.

Страницы: 1, 2



Реклама
В соцсетях
рефераты скачать рефераты скачать рефераты скачать рефераты скачать рефераты скачать рефераты скачать рефераты скачать