Заметный след оставил военный коммунизм в деревне. В результате революции крестьяне получили землю. Анализ писем показывает, что это стало одним из важнейших факторов поддержки советской власти. Те семьи, которые не могли ее обрабатывать или по причине потери кормильца, или в результате призыва работника в Красную Армию, приспосабливали для этого, как писала одна женщина, «буржуев». Однако система военного коммунизма существенно снизила значение этого фактора. В начале 1919 г. продовольственная диктатура перерастает в систему продразверстки. Все произведенные крестьянами «излишки» продовольствия подлежали отчуждению со стороны государственных заготовительных органов, за вычетом так называемой «потребительской нормы» и «воспроизводственного фонда». Те, кто не подчинялись, относились к кулакам. К ним применялись суровые кары вплоть до расстрела. Причем, как показывают письма, не щадили никого: ни середняка, ни бедняка, ни семьи красноармейцев.
Главным инструментом продовольственной политики были посылаемые из города в деревню продовольственные отряды, состоявшие из рабочих, а иногда из весьма пестрой городской публики. В одном письме от 3 августа 1919 г. из Сенгилеевской волости Симбирской губернии сообщалось: «Дела наши идут весьма плохо, ссыпка хлеба крестьянами идет плохо. В той волости, куда нас посылали, 5 раз обирали. Хлеба нет. Крестьяне относятся весьма враждебно. Агитация наша не помогает. Придется действовать затвором». Продотрядовская «эпопея» и реквизиции времен военного коммунизма надолго запомнились, оставили глубокий отпечаток в обществе и отрыгнулись во второй половине 1920-х годов и в период массовой коллективизации той легкостью, с какой власть могла покуситься на собственность и имущество граждан.
О том, что представляло собой управление экономикой в годы военного коммунизма, весьма впечатляюще рассказывает письмо председателя Новгородского губернского исполнительного комитета В. Мещерякова члену коллегии Наркомпрода А.П.Смирнову, посланное в Москву 7 марта 1920 г., выдержки из которого приводятся ниже.
6. Вас совершенно неверно информировали, будто мы запрещаем работать с отрядами**. Раньше губпродком пускал отряды по всякому поводу и без всякой осмотрительности. Эти отряды совершенно не соответствовали своему назначению; они восстановили против советской власти все те деревни, где побывали. Грубость, незаконные требования продовольствия для себя, конфискация в случае отказа скота и демонстративный его убой и съедание на месте подрывали в крестьянах всякую веру, что реквизируемое продовольствие идет и пойдет для рабочих и армии. Были нередки случаи прямых хищений (гармония, кольцо, платки и т.д.).
Губерния голодает. Громадное количество крестьян ест мох и другую дрянь; с осени запасали возами кору, травы, мох и пр. И деревня голодает третий год. Настроение совершенно определенное, какое только может быть у изголодавшейся деревни.
Больше того, только с лета-осени прошлого года впервые центр обратил внимание и послал одного ответственного товарища из Питера на партийную работу. Только с осени Комитеты и организации партии начали усваивать линию VIII съезда о середняке. До лета отношение к мужику было свирепо-комбедовское; от этого весной прошлого года были сильные восстания, которые жестоко подавлялись.
Мне оставалось лишь продолжать работу по успокоению крестьянства, настаивать на бережном - по программе - отношении к деревне. Судя по нескольким съездам***, мне кажется, что мы добьемся результата; забитый, запуганный мужик начинает шевелиться, начинает говорить, жаловаться, приходит к пониманию, что у него тоже есть свои права, что эпоха свирепых «комиссаров пистолетного вида» проходит.
Мы усиленнейшим образом чистим партию, избавляемся от чужих, примазавшихся, хищных элементов. Везде и всюду пытаемся укрепить советскую власть в деревне. Мешает сейчас больше голод и безтоварье, чем что-то другое.
Одним словом: наследство таково, что нужна осторожная линия к мужику голодающей губернии. Буржуазии сельской здесь и раньше почти не было; чека совсем уничтожила ее. Середняк голодает. А работа залихватских вохр определенно вела крестьян на голодный бунт. Я знаю, что эти соображения чужды Наркомпроду, неприемлемы для психологии его работников, и я рискую быть не понятым, но по обязанности службы должен восстановить истинное положение, которое вам в кабинетах неизвестно.
Был единственный выход: поставить работу отрядов под контроль партии. И напрасно т.Цурюпа с чужих слов, не дав спросить нас, в чем дело, спешит телеграфировать «незаконно-отменяю». Партия имеет право контроля над отрядами, обязана даже контролировать их работу - об этом твердил не раз сам т.Цурюпа, и ничего незаконного тут нет.
7. «Вы просили дать Вам силы, их вам послали, вместо этого Вы отказались от них». Опять неправильная, неточная информация у Вас. Я должен лишний раз высказать сожаление, что работники центра, вроде Вас, не считают нужным предварительно справиться на месте, разузнать, в чем дело - а потом уже писать телеграммы.
«Мы» - т.е. Губком, Губисполком просили настоящих сил, т.е. вернуть с б[ывшего] фронта ответственных работников; мы не просили вохр, мы не знаем, куда деться и от имеющихся. Эти «силы» просил сенной Отдел и чрезкомзагсен******, а питерские товарищи правильно догадались, предварительно послав человека узнать, что нам нужно; и по выяснении - «сил» нам и не посылали.
8. Губпродком еще раньше Вашей телеграммы с «отрядными» рецептами принимает все необходимые к использованию остающегося времени меры. Он через Губком и Губисполком провел постановление о «неделе сена»/15-22/[марта]; пущена в ход печатная и устная агитация; в уезды даны распоряжения на эту неделю кинуть все, что только можно снять с топлива - в деревню, на сено; организуются специально сенные совещания по волостям с сельсоветами для проведения намеченной разверстки; через Губтрудповинность даны уже указания Укомтрудам ослабить нажим на лесную повинность, облегчить мужику возможность отвезти сено; по мере надобности пустим и отряды; объявлена и премировка сена солью.
Это ближайшие планы текущей работы и о их выполнении говорить рано. Ввиду обычного у Наркомпрода недоверия к местным работникам, я не стану сам оценивать нашу работу, а даю слово уполномоченному Чрезкомзагсен - человеку, не имеющему причин относиться к нам хорошо /мы ему отказываем в нарядах, согласно указаниям Наркомпрода/. Вот как этот чуждый нам, посторонний нашему аппарату человек телеграфировал в Чрезкомзагсен о нашей работе: «Губпродкомом совместно сенным Отделом приняты самые энергичные меры выкачиванию сена» [телеграфный стиль].
«Заготовка масличных семян идет никуда негодно». Опять же основной грех Наркомпрода: Вы не знаете, что говорит и делает Ваш же соответствующий Отдел, и потому совершенно зря занимаете провода трехаршинными несообразными телеграммами. Недавно губпродкомиссар Базанов ездил специально в Наркомпрод разъяснить сотворенную там путаницу с этим нарядом; объяснил, что пока не пришлют в обмен на эти семена /как говорит соответствующий декрет/, то он ниоткуда сам этого масла не может выдумать. Это настолько ясно, что даже у Вас в отделе вполне согласились, успокоили Губпродкомиссара, обещали прислать масло, признали, что невозможно менять семена на масло, не имея масла. А теперь Вы обрушиваетесь вновь, но уже по выясненному и сговоренному делу с категорическим приговором, не дав себе труда узнать, в чем суть.
Так везде и во всем. Обещали наряды выполнить - хлеба нам не выдали; обещали семена послать - не послали; обещали масла дать - не дали, обещали, что маршруты будут приходить согласно строгим правилам и инструкциям - и ни один маршрут не прибыл по инструкции, на каждый Наркомпрод имел покушения отцепить /и отцепляли/, сам маршрут терпел неимоверные мытарствия, его отнимали, приходилось тратить гигантские усилия на борьбу с Наркомпродовской неразберихой, чтоб добыть для голодающей губернии хоть что-нибудь.
Мы отчетливо понимаем, в какой обстановке работает Наркомпрод, как трудно его дело, какие препятствия у него существуют на каждом шагу; и мы не поминали бы все эти и другие грехи Наркомпрода, если бы последний столь же внимательно следил за обстановкой и препятствиями нашей работы, если бы он давал себе труд оценивать эту обстановку, если бы он усвоил элементарнейшее правило: сначала узнать хорошенько у первоисточника, а потом судить о деле, писать телеграммы с угрозами и пр.
Потрудитесь просмотреть Вашу телеграмму: «ставлю на вид», «требую», «все разговоры кончены», «если не будет сделано - отдаю под суд лично персонально Губпродком, Губисполком» - целый «букет» словесности Наркомпродовского лексикона.
Местные работники давно пришли к печальному выводу: кроме такого пустословия - помощи от Наркомпрода не жди. Мы достаточно привыкли, что Наркомпрод третирует местных работников, не желает считаться с ними; и мы давно знаем, что в частности тов.Смирнов крайне грубый человек... Но у нас всех в памяти картины того позорного состояния, в котором нашла Наркомпрод ревизия ВЦИК; и когда некоторые ответственные руководители Наркомпрода начинают чересчур бесцеремонно обращаться с истиной - мы вынуждены почтительнейше напомнить: партийный съезд и сессия ВЦИК очень недалеко. И мы считаем товарищеской обязанностью предупредить закомиссаривающихся советских генералов: осторожнее товарищи. У нас есть что порассказать о нашей работе и о развале Наркомпрода на том суде, которым Вы так часто грозите; хватит ли аргументов у Вас ответить на партийном и советском съездах.
Вл. Мещеряков.
РГАЭ. Ф.1943. Оп.1. Д.693. Л.73-74(об). Машинопись. Копия.
Письмо состоит из 11 пунктов. В первых пяти речь идет о ходе заготовки сена для нужд Красной Армии в Новгородской губ. и трудностях, в связи с этим возникших.
В деле имеется, действительно «трехаршинная», телеграмма-письмо в адрес губернского руководства от коллегии Наркомпрода о неудовлетворительном состоянии заготовки сена в губернии.
Документ показывает, к чему вела «чрезвычайная» модификация советской власти - к бюрократизму, произволу и неизбежному столкновению представительного аппарата с разросшейся централизованной военно-бюрократической махиной. Центральное руководство имело весьма смутное представление о реальном положении дел. Непрерывно растущее количество учреждений, их сложность и громоздкость вызывали обратный эффект тому, чему они были призваны служить, приводили к неуправляемости, волоките, беспрерывным согласованиям.
В теории продразверстка предполагала прямой продуктообмен между городом и деревней. Взамен изъятых продотрядами «излишков» на село должны были направляться промышленные товары для распределения преимущественно среди бедноты: ткани, соль, сахар, керосин и т. д. Ввиду милитаризации экономики, товаров в деревню за все годы гражданской войны было поставлено очень мало. А о том, как строился этот продуктообмен, дает представление письмо Ленину неизвестного крестьянина Глазовского уезда Вятской губернии от 6 апреля 1920 г.
Москва, т. Ленину
Многоуважаемый т[оварищ]. Я извиняюсь, что хочу занять несколько минут вашего внимания. Хочу вам указать, как обстоит дело в деревне в области продовольствия. Может быть я жестоко ошибаюсь, но для меня, как для крестьянина, много как будто бы есть ненормального. Вот на эти ненормальности я вам хочу указать. Я вам приведу несколько слишком ярких фактов, расходящихся с распоряжениями центра. Насколько я знаком с приказами за номером 88, в котором говорится о нормах питания для земледельческого населения, то оставляется при отчуждении на каждого человека 12 пуд. муки и 1 пуд. крупы в год, а также оставляется и потребное количество семян. Но на деле делается совсем другое при выполнении разверстки. Не считаются ни с какими нормами, а также не считаются с семенами - отбирают все. В Глазовском уезде мне много пришлось наблюдать случаев, что овес выгребали до зерна. Что же мы будем ждать в дальнейшем от деревни в настоящее время? Кто платит разверстку по 50-100 пудов должен уже получать норму, установленную Глазовским упродкомом от 29 февраля 1920 года 16 фунтов в месяц на едока. Как же теперь смотрит крестьянин на распоряжение Центральных властей? Или же все приказы являются бумажными на самом деле? Проводятся совсем другое, а также семена хочут дать из Уржумского уезда, но таковые дать уже не успеют, а после время они уже не нужны. Да если бы и дать вовремя, так тогда что же получается? А вот что: продовольственным органам очевидно было нечего делать, сначала отбирали, мучали мужика, свозили [зерно] на ссыпной пункт, потом его провеяли на простой веялке и говорят, что отсортировали. Взяли у мужика за 41 руб., а дадут за 100 руб., получай, а овес-то уже не так хорош: немножко припахивает затхлым. Нет т.Ленин, это не политика! Нужно, нужно обратить самое серьезное внимание на производительность труда в деревне, да и крестьянину дать человеческие условия жизни! У деревни взяли все, а что дали в деревню - ничего! По два аршина какого-то паршивенького ситцу, а рабочий завода и обыватель города всего больше, да крестьянин не так и нуждается в ваших тряпках! Дайте ему плуг, серп, косу, железа дайте ему, все для оборудования сельского хозяйства. Если одного из вас поставить в такие условия, как крестьянина Вятской губернии, то на верных [наверное] вы бы запели Лазаря. Ведь этот несчастный мужик несет все тяжести на своих плечах, как безответное животное. Все, что делаем, можно сделать скорее и легче, если все т.[товарищи], стоящие у власти старались избегать всяких ошибок. Много делают ошибок непредвиденных - это простительно, а вот которые хорошо знают, что делают ошибку, но все-таки делают. Прошу обратить самое серьезные внимание на это письмо!
Крестьянин
РГАЭ. Ф.1943. Оп.1. Д.693. Л.32-33(об). Подлинник. Рукопись.
Письмо написано карандашом без знаков препинания одним «куском» без выделения предложений и с грубыми грамматическими ошибками. Чтобы можно было прочесть его, пришлось расставить знаки препинания и внести некоторые пояснения, заключенные в квадратных скобках.
Продразверстка неумолимо вела к сокращению крестьянских посевов. Крестьянин не был заинтересован в увеличении производства сверх самого необходимого, так как «излишки» все равно шли в пользу государства. Таким образом, крестьянские хозяйства приобретали натуральный потребительский характер. Возможности реквизиций тем самым сжимались до предела. В свою очередь, это вызывало ужесточение деятельности заготовительных органов и продовольственных отрядов, посягавших на самые основы крестьянского существования. Многочисленные документы того периода рассказывают о недовольстве и возмущении деятельностью продотрядов, которая нередко превращалась в прямой грабеж. В результате стремительно стала расползаться так называемая «ползучая контрреволюция», вызванная сопротивлением деревни. Надо заметить, что, как свидетельствует перлюстрация писем периода гражданской войны, продотрядовцы вызывали особую ненависть, их убивали, истязали в первую очередь. К 1921 г. в стране полыхало более 50 крупных крестьянских восстаний. Причину одного из самых крупных - «антоновщины», которое охватило Тамбовскую губернию, участник его подавления большевистский комиссар В.Антонов-Овсеенко прямо называл деятельность «военно-наезднических банд», в которые к тому времени превратились гфодотряды. В начале 1921 г. не осталось ни одной губернии, не охваченной в той или иной степени так называемым «бандитизмом».
Система военного коммунизма неудержимо вела страну к кризису, признаки которого стали очевидны в 1920 г., причем тогда, когда военная угроза отходила на второй план и на очередь вставали задачи мирного строительства. Экономическое истощение страны подходило к крайним пределам. Даже в армии и на флоте в головы ярых сторонников советской власти проникало осознание ненормальности существующего положения. Об этом говорит письмо от 2 апреля 1920 г. на имя Ленина военмора (военного моряка) Я.Лачугина, который побывал в отпуске на родине в г. Шуе Иваново-Вознесенской губернии.
Тов. Ленин
Находясь по домашним обстоятельствам в 7-дневном отпуску дома, я наслушался, насмотрелся и убедился, в нашем уезде крестьяне поголовно все против власти, рабочие под влиянием голода тоже, коммунисты правеют, недовольство растет с каждым часом, и не удивительно - много разной подлости творится в советских учреждениях, и все из-за голода, из-за куска хлеба. За истекший месяц март сего года выдано рабочим по 5 ф. муки и 3 кор. спичек - больше ничего. Ну разве можно существовать и не подохнуть от 5 ф., [а] рыночные цены адски дороги: мука 15000 руб. пуд, картошка 1500 руб. мера, когда рабочий получает 800 руб. да к тому разные мелкие вычеты. В данное время фабрики встали, по железной дороге провозить нельзя - запрещено. Что тут делать? Голодный на все способен. Новый лозунг сам по себе у всех:»Какая угодно власть, но был бы хлеб!». Темные силы этим пользуются, им на руку. Народ не против власти, /но надо его удовлетворить/, но против бюрократов-реакционеров, которые один к одному подобрались в советских учреждениях, и всячески стараются вредить и тормозить, в особенности продовольственное дело, как главный предмет оружия против Советской власти и в то же время из-за угла кричит: «Вот вам ваша власть Советская республика! Раньше лучше было при Николае!» Масса - темная, мало в чем разбирается, и взгляды на жизнь слишком узки. Принять надо соответствующие меры: голод - не ждет, иначе может вылиться в нежелательную антисоветскую форму.
Военмор Я.Лачугин
РГАЭ. Ф.1943. Оп.1. Д.693. Л.34-35. Подлинник. Рукопись.
На основании документов постепенно вырисовывается облик людей периода военного коммунизма, прежде всего людей, чьими руками осуществлялись революционные преобразования и проводилась вся политика, т. е. главным образом коммунистов. Революция вытолкнула на поверхность людей, чей облик был зеркальным отражением реального состояния общества. Прежде всего нужно назвать «старую партийную гвардию», которая сконцентрировала в своих руках огромные полномочия, занимая ключевые посты в государственном аппарате и совмещая подчас много должностей. Ее идеи, ее стиль и нормы поведения оказывали огромное воздействие на общество. Ставка на террор, насилие, принуждение, проповедь безжалостности и беспощадности к врагам советской власти, революционная стойкость и фанатизм, беззаветное мужество перед лицом смертельной угрозы воплотились в героическую традицию, к которой впоследствии очень часто апеллировали большевики. Немало людей было воспитано в подобном духе, пройдя через фронты гражданской войны или без устали работая в тылу на самых горячих участках. Идеология военного коммунизма возникла в крайне возбужденном романтическом сознании людей, «стерильно возбужденных дилетантов», (как определял в свое время российских революционеров М.Вебер), которые надеялись в один момент сделать людей равными и счастливыми. Перспектива дела увлекала, но отсутствие образования и скудные познания об экономике вели к доминированию эмпирического начала. Революционный энтузиазм не мог заменить необходимости специальных знаний. Новоиспеченные комиссары постоянно обрекали себя на провал.
Вторую, более многочисленную группу в аппарате составляли бывшие рабочие, матросы и солдаты. Заняв ответственные посты и должности, они, конечно, далеко не всегда им соответствовали. Многие были готовы «гореть» на работе, трудиться без сна и отдыха, отдавать ей все силы. Такими предстают образы людей этого времени, созданные советской литературой и кино. Но отсутствие культуры и образования не могли не сказаться. В этом отношении уровень российского народа находился в вопиющем противоречии с взглядами политических лидеров. Приходилось рекрутировать кадры из малообразованных людей. Общая масса низового аппарата определяла процессы повседневной жизни, бытовые мелочи и сиюминутные настроения. Полуграмотные комиссары стремились властвовать над специалистами. Неверно принятое решение через аппаратные сосуды и рассылаемых на места комиссаров перетекало вниз и там деформировало всякие нормы поведения. Немало оказалось таких, кто, поддавшись искушению властью, впадал в фанаберию, хамство, комиссарство, бравирование своим простонародным происхождением. Эти и подобные явления начали распространяться и получили название «комчванства». Стиль руководства в годы военного коммунизма сводился к жесткому приказу, команде, окрику. Многие «по делу и без дела» склонны были размахивать маузером, а то и на нервном пределе спускать курок. Жестокость, малоценность человеческой жизни в те годы иногда просто поражает. Как говорилось в одном из писем из Киева от 19 июня 1919 г.: «Тут все спокойно, понемногу расстреливаем буржуев, забираем на работу».
Кадры коммунистов посылались на самые различные участки. На протяжении первых лет после революции повсеместно были образованы партийные комитеты, которые вмешивались в сферу управления. Но утвердившись как правящая партия, РКП(б), словно магнит, особенно в тылу, где не было так опасно и не грозила гибель, стала притягивать к себе самые разнородные элементы, вступавшие в нее и из карьеристских, и из шкурных, и иных побуждений. Всего за два года с марта 1919 по март 1921 г. (с VIII по Х съезд) численность РКП(б) увеличилась более, чем вдвое: с 313 тыс. до 730 тыс. членов. На ее составе отразились все явления, свойственные периоду военного коммунизма.
Наряду с немногочисленными специалистами, мощный пласт сотрудников новых учреждений составили мелкие служащие старой России: конторщики, приказчики, делопроизводители, счетоводы и т. п. Они принесли в советские учреждения прежний налет казенщины и канцеляризма, без которых не обходится ни одна бюрократия, и от них много восприняли полуграмотные выдвиженцы из рабочих и крестьян. Относительно новый элемент в советских учреждениях был связан с феминизацией управленческого труда, процессом в целом типичным для ХХ в. В Советской России он был ускорен введением всеобщей трудовой повинности, невозможностью получить паек, который могла обеспечить только служба или работа. Поэтому канцелярии в большом числе пополнились бывшими гимназистками, школьницами, гувернантками, домохозяйками и т. д. Только в московских учреждениях к 1921 г. работало 110 тыс. «советских барышень».
Такой была многочисленная армия управленцев, состоявшая на службе нового режима, без особых изменений перешедшая в последующие годы. Она была весьма пестрой и аморфной, малоэффективной и малокомпетентной. Даже суровая обстановка военного коммунизма не гарантировала от бюрократической «дьяволиады», от злоупотреблений и коррупции, о которых свидетельствуют источники. Этот аппарат влился в нэп, расталкивая местных руководителей, апеллируя к своим прежним заслугам, требуя моральных и материальных компенсаций за чрезвычайно трудное для революции прошлое.
В целом же система военного коммунизма, соединение государства и военной экономики, подчинение всей жизни страны нуждам фронта, позволили Советской республике одержать победу над своими противниками, подобно тому как чрезвычайные, подчас нечеловеческие усилия и жертвы позволяют выстоять при осаде крепости.
Последствия бурных событий начала ХХ в.: войн, революций, военного коммунизма, сплетаясь в массовом сознании, сформировали особый тип человека, с которым мы еще не раз встретимся на страницах книги. Из людей, воспитанных этим временем, длительное время складывались руководящие кадры. Другие же - с наступлением нэпа оказались не у дел, но ждали своего часа. Жалобы, стенания по поводу того, что воздано не по заслугам, завоеванным в годы революции, гражданской войны и военного коммунизма, часто проходят в переписке 1920-х годов. Из круга подобных писем мы выбрали биографию Аврама Макарова, написанную, как он выражается, им самим и полученную «Крестьянской газетой» 8 июля 1929 г. Она очень характерно отражает трагедию простого малообразованного человека, волею истории попавшего в водоворот событий. Биография пришла в «Крестьянскую газету» из деревни Парфеновки Киновского сельсовета Дубровинского района Оршанского округа БССР, но, как видно из ее содержания, сам автор находился в это время на службе милиционером в г. Гомеле. Биография довольно обширна и занимает около 20 рукописных страниц, написанных убористым почерком с нарушением всех правил орфографии и пунктуации. Здесь приводятся лишь отдельные выдержки, касающиеся жизненного пути А.Макарова, так как воспроизведение биографии в полном объеме было бы утомительно для чтения. Сохранены орфография и стиль источника ввиду их своеобразия. В биографии нет сведений, что А. Макаров где-либо учился грамоте.
Свое повествование А. Макаров начал в типичном для того времени газетном стиле рассказа о прошлой безрадостной жизни: «Родители мои были весьма бедного состояния. Земли было 3 десятины, семейства 7 душ и одна хромая кляча. И вот в таковой семье судьба меня соизволила народить и воспитать... » Далее А.Макаров пишет, что «отец его был в рабстве у помещика», а затем деревенским пастухом, и «этому ремеслу» учил сына с 11 лет. Кормился Аврам, как он пишет «рожками со свиного стада», а «богацкая свора говорила лодырь лентяй и т. п.» и «возьмет его боль и жаль сердца». А отец на его жалобы и расспросы, почему так, ссылался на Бога и на то, что на том свете будет лучше.
В 1915 г. Аврама взяли в армию. Далее следуют страницы, посвященные негодованию автора по поводу войны. Но службу он, по его словам, «нес на все 100%». Был в учебной команде, получил звание младшего унтера. Однажды в их часть приехал полковой священник, творил молебны, звал в бой. В это время с немецкой стороны посыпались снаряды. Поп, пишет Аврам, первым кинулся бежать. Далее в биографии идут выпады в адрес попа и религии. После этого он начал «саботаж на бога», т. е. вести антирелигиозную пропаганду. За это его вывели на «бросвир [бруствер] против немецких позиций». Но пули его не брали, после чего его отдали под суд. Месяц был под надзором. В апреле 1916 г. был ранен и признан негодным к службе по ранению. Вернувшись в свою деревню, Аврам продолжал разъяснять крестьянам, что «божество есть не что иное как дурман.» В 1917 г. стал говорить крестьянам, что «Ленин ето не шпион а ето наш вождь бедняков и батраков ведь он говорит что земля крестьянам а фабрики и заводы рабочим а войну власть не разрешает аговорить солдатом что идите домой сыновья до своих матерей а мужья до своей жены». После революции его избрали в волостной совет, а затем председателем комбеда. Далее следует любопытный пассаж, повествующий о деятельности А. Макарова на этом и других постах, который мы приводим ниже:
[...] И я начинаю вести борьбу против кулаков и поносителей совецкой власти. Но борьба моя осталась гласом вопиющего в пустыне. А почему потому что власть на местах в то время была основана... [слово неясно] и борьбу против... [слово неясно] очень трудно, когда в вике и уике и укоме седели все бывшие правые осоры и бывшие офецеры старой армеи. Особенно в вике Баевской волости седел самой гнусной офецер Гриневич потомственный дворянин из польской шляхты и етот провокат[ор] вел самою беспощадною борьбу против власти советов который не допускал никакого землеустройство и никакой колектевизацеи вобще темном культуре и с таковым элементом у меня была самыя горячия борьба но борьба моя была с ним бессильна ибо он имел знакомство сконтр революционными елементами. Но все таки мне пришлося хотя под опстрелом кулаков отвоювать у кулаков только 67 десятин земли которую измал попав в самое тесное положение от жмачинских которые хотели застрелить но благодаря секретаря комбеда... [слово неясно] избегнул от таковой гибели и я остался живой. Тогда я заявил в следственныя органы горецкой чрезвычайной комиссии но заявление мое осталось погибшим за кулацкой мед и сало. Тогда кулаки оскалели свое зубы в самои ярось[ном] види. А крестьяни бедняки стали говорить нет товарищ Макаров борьба твоя приведет нас и тебя к гибели и все отшатнулись ноя конечно не останавливаюсь непридчем веду борьбу вдвоем с секретарем комбеда и так мне пришлося вести комбедовскою линию одному как палец под самаю жестокою яростью врагов кумунизма с 1918 год до 1919 года в 1919 году я на волосном съезде советов мне пришлося с тремя товарищи при помощи одного партейца кумуниста организовать парт ячейку которою приходилось вести подпольно. Без всякого руководства темные малограмотные и кто из волисполком непошол нам навстречу а против не давал никакой помощи а наоборот вел травлю всякого рода. И пришлося удирать хоть на планету марс. В ето время соберается второй с езд Советов. Под руководством товарища Голякова и Френдиной которыи сметали опозецеонеров и ставили чисто пролетарский волосной совет, к которому пришлося и нам обротится с прозьбом по почти котором свое заслуги не откозал дал нам маленькое руководство, но по своей темноте нам пришлося топтатся на месте нет бумаги ничернила ни летературы и покупить незачто. Тогда кулаки видють что ячейка не потухаить а начинаеть расти с трех товарищей стало 9веть стали посылать верных им людей и посыпались заявления со всех сторон чрез месяц ячейка возросла на 75 процентов а работа на 3 процента примазывшие товарищы пришли неработать атормозить ход развитею ячейки тогда я вижу что так заработаеш... [слово неясно] что некуда будеть и вдерать я подаю заявление воставку меня ячейка не звольняить а посылаеть инструктором по перевыборам ком бедов и организации советов которое я также проделоваю под огнем кулаков где однажды пришлося выпрогнуть вокно. Вдруг в ето время вспыхнуло в городе гомел какое то востание* я не знал но я немедлено оставляю район и отправляюсь в воезд присоединяюсь к отряду особого назначения и отправляюсь в гомел. Но до гомеля я недоехал в виду скоро постижной болезни тифом. Пришлося проболеть чуть недва месяца. И в ето время меня ячейка с состава исключила даже и сама чрез некоторое время сама померла. Я возвращаюсь домой из города могелева из больницы. Беднота меня опять приставляить намою работу но не в комбед. А всельсовет председателем. Я опять активною борьбу нажимом устроил. [...] Тогда кулаки с руководством т. Гриневича Григория сфобриковали наконец ложное заявление я кобы я беру взятки, пиянствою и т.п. и подают таковую в ревтрибунал которой... [несколько слов неясны] передал дело наследственою комисею которая зимой 21 года меня вызвыла на допрось где тоже не нашла в фактах меня обвинить отпустила домой где кулаки думали что вот где мне капут и стоновлюс напрежнее свое место. [... ]
РГАЭ. Ф.396. Оп.7. Д.14. Л.17-20. Подлинник. Рукопись.
Дальнейшие вехи биографии А. Макарова: в 1922 г. был переизбран на пост председателя волостного исполкома, но на выборах в Советы 1925 г. его, как он пишет, «кулаки прокатили по причине малограмотности и укрупнения советов». После этого Аврам начинает писать письма с нападками на «бирюкратизм, хулюганство, винокурение» и обращается в газету с просьбой принять селькором, чтобы вести беспощадную борьбу с кулаками, хулиганами и местной властью. Сообщает, что в 1928 г. пришлось продать последнюю корову и оставаться «на арене голода и гибели со стороны кулаков, из которыми было зделана засада 28 июня 1928 года, но он «етой засады избег».
«Итак я шесть лет все шатаюсь во все стороны», пишет Аврам и, вспоминая свои прошлые заслуги, утверждает, что «получил вместо награды изгнание со своего место», грозится «либо петлю на шею, либо нож в ребра». В поисках признания заслуг отправился в Гомель, но убедился, что там «такая же гниль в совецких аппаратах». Прибыл в Гомель как раз на праздник 1 Мая, увидел демонстрацию, страшно воодушевился, «забыл свои утомления и голод». За должностью обратился к председателю окружного исполкома, грозился тому «лечь под поезд» и напоминал свои заслуги. В конечном счете был изгнан из кабинета. Сообщает, что нашел работу милиционером, снова жалуясь, что воздано не по заслугам. На обвинения в неграмотности (видимо, не раз ему сказанные) возражает, что грамотные, мол, только богатые, их в партию принимать не следует, далее излагает свои представления о партии как собрании прежде всего стойких революционеров, борющихся против попов и кулаков.
К биографии приложены нескладные стихи о своем плачевном положении: «Десять лет... иду стомился путем непроходным и шовши попран поломан чрез гряз болота и ложбины дорогу к комунизму искал», а также письмо в деревню, где Аврам пишет о развертывании соревнования в городе, о чистке, борьбе с бюрократизмом, усилении самокритики, призывает односельчан поднять урожайность на 35%, идти в колхозы, обещает тракторы, молотилки, веялки, призывает бороться с кулаками и уклонистами, «воплотить к жизни задачи 16 партийной конференции». Обещает односельчанам в скором времени вернуться.
