Ровесник, друг и оппонент Герцена, переживший свою драму и столь же ярко отражавший искания XIX в. М. А. Бакунин (1814-1875) предстает скорее импульсивным практиком, нежели рефлектирующим философом. Его девиз: "радость разрушения есть творческая радость". Буйная анархическая карамазовская сила, подспудно клокочущая в глубинах русской души, нашла в нем ярчайшего выразителя. Выходец из просвещенной дворянской семьи, выпускник военного артиллерийского училища, скиталец по России и Европе, участник революции 1848 г. , узник Петропавловской крепости, ссыльный в Сибири, после бегства через Америку вновь окунувшийся в гущу европейской жизни, — такова внешняя канва его бурной жизни. Философскую подготовку Бакунин начинал в кружке Станкевича, штудируя немецких классиков, затем в Берлине сблизился с неогегельянцами и опубликовал скандально нашумевшую статью“Реакция в Германии” с апологией разрушения, которая потом перешла в сознательно проповедуемый анархизм с отрицанием привычных основ социума, государства, религии, идеологии: "Долой все религиозные и философские догмы! ". Проживая на склоне лет в Швейцарии, он будоражил Россию и Европу своей романтикой бури, революции, разрушения, найдя в нашем Отечестве немало последователей. Недаром после Октябрьской революции он вошел в число канонизированных революционеров, чьи имена высечены на обелиске в Александровском саду, создававшимся первоначально во славу 300-летия династии Романовых. Имя Бакунина связывается также с народничеством, в котором, согласно советской историографии, он был главой бунтарского направления, Лавров— просветительского, а Нечаев — заговорщического. Зовя крестьян к топору, а мещан на баррикады, Бакунин действительно обращался к народу, однако его попытки инициировать всеобщее восстание против царизма не увенчались успехом, хотя позднее в зареве пылающих дворянских усадеб и кошмаре кровавых побоищ на улицах городов России они реализовались в полной мере. Социализм в России не сможет обойтись без дикого разгула стихии, новое строительство будет вестись на пепелище старого мира, а певцом грядущего тотального разрушения как раз и был Бакунин. Нечаев же с его конспирацией, жестокостью, полным аморализмом и цинизмом стал предтечей тайных дореволюционных и всемогущих послереволюционных структур власти, наводивших леденящий ужас на бесправных Граждан. Разгульный анархизм и подавляющая любое проявление свободы тираническая власть суть внешне различные, но внутренне взаимосвязанные тенденции развития российской действительности, два постоянных модуса социальной детерминации. Пугачевщина (в широком смысле этого слова) постоянно зреет в недрах России, равно как борьба за контроль над обширным и слабо упорядоченным социальным пространством неизбежно порождает явные и тайные всеподавляющие структуры власти. В этом смысле Россия была и остается страной, имеющей восточно-деспотические традиции, в которой парламентско-демократические, западные способы организации остаются внешними, не определяющими сути событий. ПОЗИТИВИЗМ И МАТЕРИАЛИЗМ
Более привлекательной личностью среди народников был П. Л. Лавров (1823-1900), имя которого связано с развитием позитивизма в России. Потомственный дворянин, профессор математики Артиллерийской академии в Петербурге, - всесторонне эрудированной ученый, он был втянут в политическую борьбу, пострадал, бежал за границу, где основал по настоянию радикальной молодежи, чьим кумиром являлся несколько десятилетий, журнал “Вперед”. Апологет науки, прогрессист, интеллектуалист, сторонник рационального, разумного, не стихийного социализма, Лавров поставил своей задачей убедить передовую и, если возможно правящую часть российского общества в неотвратимости социальных перемен. Его просветительство было обращено также к деревне, к огромным массам необразованного народа. Оно вызвало нашумевшее "хождение в народ" с целью его пробуждения. Многие молодые революционеры жертвовали собой, но народ не понял и не принял их идей. А вот кропотливая земская работа по улучшению жизни крестьян приносила им несомненную пользу и вызывала доверие к интеллигенции.
Кроме Лаврова к развитию позитивизма в России имеет отношение и. ряд других ученых, философов, историков, публицистов. Среди них К. Д. Кавелин (1818-1885), западник, близкий к Белинскому, профессор права Петербургского университета, воспитатель наследника престола, автор работ “Дворянство и освобождение крестьян”, “Взгляд на юридический быт Древней России”, “Мысли и заметки о русской истории”. Выступая подобно всем позитивистам против "метафизических миражей" и стремясь твердо придерживаться фактов и только фактов, он призывал к научному обоснованию этики и психологии, что стало содержанием работ“Задачи этики” и “Задачи психологии”. Однако на голой фактологии нельзя построить учение, и потому Кавелин невольно пользовался внеэмпирическими установками, особенно в области морали. По своим убеждениям он был государственником, считавшим государство основой бытия, выстраданной формой самоорганизации русского народа с древнейших времен, без учета которой нельзя понять остальные сферы его жизнедеятельности.
Увлечение позитивизмом стало естественной реакцией на предшествовавшее увлечение многих умов немецкой идеалистической философией. Но русские позитивисты и полупозитивисты, бывшие неплохими специалистами в частных науках, в философском отношении не смогли стать выше столпов метафизики, и их влияние после некоторого подъема существенно ослабилось. Ни Чичерин, ни Кареев не были популярны, всеобщим авторитетом пользовался разве что Михайловский, причем благодаря не плоскому утилитаризму "здравого смысла", а своему блестящему уму, смелости мышления, гуманистическому персонализму, поиску не абсолютной истины, а "истины для человека", состраданию к ближнему.
В определенном плане Кавелина, Чичерина, их предшественника Грановского можно отнести к широко ныне дискутируемому течению русского либерализма, но не в англосаксонском, а в специфически отечественном понимании, когда под либералами подразумевали всех, кто состоял в мягкой оппозиции самодержавию, предлагая проекты его реформирования, начиная со Сперанского и кончая Керенским. Ни экономически, ни политически, ни юридически либерализм в России не имел глубоких корней, но постепенно переносился с Запада на российскую почву, принося порою весьма экзотические плоды и будучи скорее тенденцией, чем фундаментальным направлением, принимаемым обществом. Нельзя обойти вниманием эволюцию материализма в XIX в. Если раньше это течение искусственно раздувалось и преувеличивалось, то ныне порою игнорируется и слишком категорично отрицается. Между тем материализм в Европе, даже в его крайних формах, не отрицается как факт и объективно исследуется историками философии. Подобный взвешенный подход необходим и в изучении российского материализма.
Материалистические тенденции можно проследить у ряда философов XVIII столетия (Аничков, Ломоносов, Радищев, Крашенинников), хотя отыскать полных, законченных, последовательных антиидеалистов будет трудно. В XIX в. материалистические и атеистические идеи проступают у некоторых декабристов (Борисов, Якушкин, Барятинский), позитивистов (Лавров, де Роберти), радикалов (Белинский, Герцен, Огарев) и иных мыслителей.
Главой же материалистического направления принято считать вслед за Бакуниным Н. Г. Чернышевского (1828-1889). Как и многие радикалы, нигилисты, революционеры, он был выходцем из духовного сословия и получил семинарское образование. Протест против бурсацкой задавленности, казенного православия был направлен на интеллектуальную эмансипацию и выразился в стремлении найти истину в противоположных религии установках. Не удовлетворяясь компенсацией на личностном уровне, подобные вчерашние семинаристы пытались очистить все общественное сознание от скверны заблуждения. Но их просветительский пафос в пользу секуляризации быстро показал свою недостаточность и ущербность. Позднее многим русским мыслителям вроде о. Сергия (Булгакова) и значительной части интеллигенции пришлось испытать мучительную эволюцию, пройти путь возвращения на разорванные круги своя, что предвосхитили Достоевский, авторы "Вех" и что пророчески сбывается в наши дни. Чернышевский был по-своему добросовестным ученым, дотошным исследователем, склонным к позитивистскому "фактопоклон-ничеству", а до двадцати лет—верующим монархистом. Но в 1848 г. он начал пересматривать ценности, переходить на позиции атеизма, материализма, радикализма, что отметил записью в своем дневнике: ".... стал решительно партизаном социалистов и коммунистов". Большое влияние на молодого радикала оказала “Сущность христианства”, и потому многие полагают Чернышевского русским фейербахианцем. Однако он пошел гораздо далее, став главным теоретиком революционного движения, за что поплатился арестом, ссылкой в Сибирь, запретом жить в столицах. За период активной журналистской деятельности Чернышевский написал массу критических статей, часто весьма язвительных, чем немало способствовал становлению того тенденциозного стиля, который доминировал в дореволюционной радикальной прессе и дожил до нашего времени. Его роман “Что делать”, довольно убогий в художественном отношении, перенасыщенный резонерством и мечтами о стеклянно-алюминиевом будущем царстве, стал любимой книгой юных рахметовых, готовивших себя к смертельной схватке с царизмом. Утилитарная эстетика Чернышевского имела некоторый позитивный смысл в опровержении романтических мечтаний по поводу искусства, что отметил В. Соловьев, но его поэтизация действительности как высшей ценности и культ "критически мыслящей личности" вели в тенденции от религиозного антропологизма фейербахианского типа к воспеванию героя, переделывающего мир, в ницшеанско-горьковском стиле. И в будущей социалистической эстетике воспитание фанатичных суперменов, без всякого идеализма в голове и моральных устоев в душе, слепо верящих своим вождям, станет главнейшей задачей нового искусства. Понимая прекрасное как "полноту жизни" и вторичное по отношению к действительности ее отражение, Чернышевский объективно ослаблял преображающую силу искусства. Последователями Чернышевского стали Н. Г. Добролюбов (1836-1861) и Д. И. Писарев (1840-1868). Оба - талантливые публицисты, литературные критики, прожившие короткую жизнь. Трагедию последнего использовал Тургенев при создании образа Базарова в романе“Отцы и дети”. Писарев стал подобием Фогта, русским вульгарным материалистом, отринувшим веру и истово поклонившимся всесилию естественных наук, певцом физиологии и гигиены. Выступая против "чистого искусства", к которому относил и Пушкина, он ратовал за титанизм, потрясающий основы. Призыв этот окажется пророческим: он сбудется в апокалиптических катаклизмах XX в. с его революциями и мировыми войнами, тоталитарными режимами, бесчеловечными идеологиями, опустошительными разрушениями и неисчислимыми жертвами — и все это во имя призрачного преобразования мира. Помимо философствования на литературном и журналистском поприщах, в России XIX в. продолжила свое существование профессиональная философия в университетах и академиях. В русле светской просветительской мысли можно выделить“Право естественное” А. Куницына, “Начертание логики” А. Лубкина, “Опыт о просвещении относительно к России” В. Попугаева, “О воспитании” А. Бестужева и ряд иных работ. Однако значительного влияния на самобытную мысль в России не оказали ни преподаватели университетской философии, ни их кафедры, тем более, что длительное время они были закрыты по причине подозрительного отношения к философствованию как таковому, особенно после выступления Чаадаева, студенческих волнений по стране, восстаний в Литве и Польше. 4. ФИЛОСОФСКАЯ МЫСЛЬ ДУХОВНО-АКАДЕМИЧЕСКОГО НАПРАВЛЕНИЯ
Гораздо более основательным выглядит преподавание и творческое развитие философии в духовных академиях Киева, Москвы, Петербурга, Казани, где ориентировались не на скороспелые просветительские и радикалистские идеи, но на фундаментальные философские и богословские концепции, обращенные к вечности и святоотеческому наследию. Даровитым представителем академической традиции является Ф. А. Голубинский (1797-1854). Выходец из костромской провинции, он занял после завершения обучения видное место в Московской духовной академии, отвергнув предложение возглавить кафедру философии в университете. Велика была философская эрудиция Голубинского, знавшего древние и новые языки, мировую мысль от античной до современной философии. Он был последователем христианизированного платонизма, развивал учение о “Бесконечном Бытии”, выводимое из религиозного сознания, но метафизически осмысленное. Истинное познание возможно, по Голубинскому, "всем существом —не только разумом, но и волею и чувством". Бытие он воспринимал в духе шеллинги-анского спиритуалистического идеализма, все частные, прикладные, естественнонаучные интерпретации реальности считал вторичными, не абсолютизируя их подобно позитивистам и материалистам. Голубинский предвосхитил некоторые идеи русского космиз-ма и новейшей софиологии.
Видным представителем петербургской школы стал Ф. Ф. Си-донский (1805-1873), воспитанник Тверской семинарии, возглавлявший кафедру философии в академии и затем университете, заслуживший звание действительного члена Академии наук. Он написал массу работ по философско-богословской тематике в духе трансцендентальной метафизики под определенным влиянием немецкой философии, но с введением эмпирического принципа корреляции отвлеченного знания опытом. Выступал за "встречу философии с Богом", восхождение от сущего к Первосущему, от умозрительного анализа к духовному созерцанию. Преемником Сидонского на кафедре философии Петербургской академии стал В. Н. Карпов (1798-1867), сын воронежского священника, выпускник Киевской духовной академии, где работал некоторое время. Карпов дал блестящий комментированный перевод почти всех творений Платона, написал“Введение в философию”, “Логику” и ряд других работ. Он эволюционировал от абсолютного идеализма к христианской антропологии и православной феноменологии. “Философский синтетизм”, по Карпову, должен соединить в единую беспредельную "космораму" три слоя бытия:
чувственный, метафизический, религиозный. Высшая духовная первооснова проступает в видимой реальности сквозь таинственно мерцающие символы. Православная философия не должна быть рассудочной, господствующий же на Западе рационализм есть восстановление дохристианского языческого мировоззрения, своего рода философский неопаганизм.
Киевская духовная академия выдвинула немало интересных мыслителей, среди которых можно выделить С. С. Гогоцкого (1813-1889), автора пятитомного“Философского лексикона”, отчасти гегельянца, отчасти кантианца, но истолковывавшего их обоих в плане православного деизма. Особенно же необходимо отметить П. Д. Юркевича (1827-1874), закончившего Полтавскую семинарию, преподававшего в академии, с 1861 г. приглашенного занять кафедру философии Московского университета, где он трудился до своей кончины. Юркевич известен как оппонент Чернышевского и критик материалистического направления. Основные работы: “Сердце и его значение в жизни человека”, “Материализм и задачи философии”, “Разум по учению Платона и опыт по учению Канта”, “Из науки о человеческом духе”. Его, как и Гогоцкого, можно считать украинско-русским философом. В их творчестве, как и в творчестве Гоголя, слились две братские православные культуры, идущие от единого корня— Древней Руси.
Полемика Юркевича с Чернышевским привлекла всеобщее внимание. Радикальная печать обрушилась на киевского философа с резкими нападками, а клеймо "мракобеса" перекочевало затем на страницы советской литературы. Однако при спокойном, взвешенном сравнении взглядов двух оппонентов Юркевич по глубине мышления, весомости доводов, незашоренности кругозора явно превосходит своего противника, адепта политизированной идеологии. Разбросанные по разным изданиям и ранее недоступные работы Юркевича ныне стали достоянием читающей публики и говорят сами за себя. Недаром В. Соловьев почитал его своим учителем.
С предельной откровенностью, ясным и точным языком Юркевич объясняет ограниченность рассудочного интеллектуализма. Мышление не есть высшая степень постижения бытия, оно питается сердцем как подлинным источником сокровенных импульсов, которые затем рационализируются разумом и выстраиваются в систему знания. Ключ духовной жизни бьет внутри человеческой сердцевины, там корень всего. Сердце выступает не только как физиологический орган, но и как орган истинного ведения. Кардиогносия Юркевича опирается на библейскую, святоотеческую . традицию, воскрешает учения восточных мистиков и исихастов. Она дала толчок, развитию православной философии в духе о. Павла Флоренского и о. Сергия Булгакова. Но в тех условиях учение киевского философа шло против течения, именовавшего себя передовым, равно как против авторитетного западного рационализма, тем более что Юркевич, критически анализируя Канта, более склонялся к Платону, которого, как он полагал, важно заново прочесть и интерпретировать, используя опыт современной философии— идея, актуальная и для наших дней. Первым профессиональным историком русской философии явился архимандрит Гавриил (Воскресенский) (1795-1868). Он создал, опираясь на западные труды Теннемана, Буле, Риттера, шеститомную“Историю философии”, последняя книга которой посвящена отечественной мысли31. Заслугой арх. Гавриила, профессора Казанской духовной академии, было то, что отсчет русской философии он впервые начал со средневекового периода, введя в научный оборот имена таких мыслителей, как митрополит Ники-фор, Даниил Заточник, Владимир Мономах и многих иных. Он справедливо полагал, что русская философия близка платоновской традиции, тесно связана с религией и искусством, тяготеет к живому образному слову и подвижническому служению истине. 5. РАЗНООБРАЗИЕ ФИЛОСОФИИ В КОНТЕКСТЕ КУЛЬТУРЫ
Русская мысль в XIX в. претерпела значительную эволюцию от полуподражательных тенденций до создания самобытных течений и подлинного философского ренессанса рубежа XIX-XX вв. Уже к середине столетия в период, условно называемый "досоловьевским", существовали яркие личности, кружки единомышленников, противоборствующие направления, переводы западной философской литературы, собственные оригинальные творения. Русская мысль накапливала потенциал для взлета, искала адекватные для выражения своей самости средства и способы. Одним из таких средств была философская поэзия, чутко улавливавшая подспудные и явные движения отечественного самосознания. Зародившись в средневековый период, она продолжила свое развитие в новое время. В XIX в. с ней связаны имена А. Баратынского, А. Толстого, А. Фета, В. Соловьева и многих других мыслителей-поэтов. Обратимся к личности одного из них— Ф. И. Тютчева (1803-1873), автора знаменитых строк "Умом Россию не понять.... " и "Мысль изреченная есть ложь". Дворянин, дипломат, много лет проживший в Европе, горячо любивший Россию, он пытался выразить суть своего постижения Родины через поэтические и символические образы бедных селений, народной доброты, роковой судьбы, собирательной силы, невыразимой в словах тайны. Помимо поэтического вдохновения, Тютчев отличался острым умом, способностью аналитического суждения, демонстрируя пером доказательность своих взглядов. Ему принадлежат несколько публицистических работ, из которых можно выделить статью “Россия и Германия”, написанную по поводу нашумевшей в Европе книги маркиза де Кюстина “Россия в 1839 году”, где наряду со справедливыми выпадами против николаевского режима присутствует уничижительная оценка страны и ее народа в целом, сочетающаяся с довольно поверхностным "взглядом из кареты" снисходительного, если не сказать язвительного, путешественника.
Статья была опубликована на французском языке в Германии, а затем на русском в России. Используя франко-германские противоречия, Тютчев обратился к немецкой стороне как великому народу, который пострадал от недавней экспансии Наполеона подобно другим нациям. Смысл недавних потрясений показал особую роль России и ее неотделимость от Европы при неслитности с ней, выявил амплуа своеобразной "третьей силы" в романо-германо-славянской ойкумене. Тютчев стремился дезавуировать в глазах европейской публики антироссийские тенденции французской пропаганды, исподволь готовившей реванш со стороны империи Наполеона III (что и произошло во время Крымской войны). Прошлое и настоящее России свидетельствуют о ней как о самобытной восточно-христианской цивилизации, связанной с западноевропейской историей и культурой. И если Германии, тогда еще раздробленной и уязвимой, Тютчев пророчески возвещал роль будущего лидера Западной Европы, то России пристала роль лидера Восточной Европы. От стабильности и дружественного характера германо-российских отношений зависит будущее континента, как справедливо и пророчески возвещал русский поэт-мыслитель в середине XIX столетия.
