Получив открытую поддержку царя, клика двинулась напролом. В июне в Порт-Артуре (чтобы избежать присутствия Витте и Ламздорфа) состоялось совещание по вопросу об эвакуации Маньчжурии. Было решено выдвинуть новые требования Китаю и продлить оккупацию, с тем, чтобы за это время укрепить обороноспособность России, но пока стараться не доводить дела до войны. Этот план, как и всякая авантюра, не учитывал того, что противник вряд ли согласится ждать, пока другая сторона хорошо подготовится. Протесты Витте и Ламздорфа против порт-артурских решений остались втуне.
Предложение Японии начать переговоры о размежевании взаимных интересов как в Корее, так и в Маньчжурии, выдвинутое в середине июля 1903 года, остро поставило перед царизмом вопрос о целях политики на Дальнем Востоке. Ламздорф настаивал на обсуждении его в особом совещании. В этот же день японский поверенный вручил Ламздорфу проект соглашения, предусматривавшего отказ царизма от исключительного положения в Маньчжурии и признание интересов Японии не только в Корее, но и во всем Северо-восточном Китае.
Совещание рекомендовало: отказаться от идеи присоединения какой-либо части Маньчжурии (тут три министра были единодушны); прекратить активную деятельность лесопромышленного товарищества, лишив его каких бы то ни было государственных субсидий; пойти на соглашение с Японией, уступив ей экономические и политические преобразования в Корее в обмен на признание особых интересов России в Маньчжурии. Царь согласился с частью рекомендаций, но затем отказался санкционировать и их выполнение.
В переговорах с Японией царская дипломатия постепенно шла на уступки и в Корее, и в Маньчжурии, хотя посланник в Токио Р. Р. Розен и наместник Е. И. Алексеев с самого начала переговоров предлагали не отступать. Куропаткин не мог до конца расстаться со своими нереальными планами. В ноябре он подал царю записку с проектом“компромиссного” решения —продать Китаю Квактун с Порт-Артуром, Дальним и южной ветвью КВЖД (его же собственную территорию! ) за 250 млн. рублей в обмен направо России распоряжаться в Северной Маньчжурии. Но, несмотря на уступчивость соперницы, японское правительство заняло непримиримую позицию— в Токио были готовы к войне и ждали только подходящего повода ее начать. 15декабря 1903 г. было созвано особое совещание о ход переговоров с Японией. Открывая его, царь напомнил о событиях восьмилетней давности— после японо-китайской войны: “Тогда Россия твердо сказала Японии: “назад”, иона послушалась. Теперь японцы становятся все более требовательными. Все же это варварская страна”. Он поставил вопрос так — что лучше: “идти на риск войны или продолжать уступчивость? ”. Было решено предложить Японии, в случае ее согласия на не использование Кореи в стратегических целях и устройство там нейтральной зоны, не чинить ей и другим державам препятствий в Маньчжу-рии, за исключением устройства сеттельментов (поселений).
Алексеев, считавший требования Японии чрезмерными и неприемлемыми, настаивал на разрыве переговоров. Ламздорф, в очередной записке пытавшийся убедить Николая IIв необходимости очень осторожных и взвешенных шагов, из резолюции царя понял: в сущности, тот ничего не имеет против войны, хотя делает вид, что избегает столкновения и подчеркивает свое миролюбие.
31 декабря 1903 г. Япония предъявила ультиматум. На совещании 15 января 1904 г. под председательством великого князя Алексея Александровича был намечен еще ряд уступок: Россия признавала права Японии в Маньчжурии вплоть до устройства сеттельментов и отказывалась от нейтральной зоны в Корее. Оставалось лишь положение о взаимном обязательстве не пользоваться никакой частью корейской территории в стратегических целях. Николай II не присутствовал на совещании, но затем принял всех его участников по одному и выслушал их.
22 января русский ответ был отправлен в Токио и сообщен японскому посланнику в Петербурге. При этом Николай II сказал: “Ну, если не примут, то там, что Бог надушу положит”. Телеграмма была задержана японцами в Нагасаки, а утром 24 января секретарь японской миссии явился в МИД с сообщением о прекращении переговоров и разрыве дипломатических отношений. Как стало известно позже, предыдущей ночью члены миссии укладывали вещи и жгли архивы.
В этот день впервые вместо обычной уверенности, что войны не будет, царь открыто заговорил о необходимости скорее выяснить вопрос— “воевать так воевать, мир так мир, а эта неизвестность становится томительною”. В совещании под его председательством 26 января предстояло решить, что делать в случае высадки японского десанта в Корее. На предложение Ламздорфа прибегнуть к посредничеству, чтобы избежать войны, Николай II ответил: “Поздно”. Совещание постановило поручить наместнику атаковать японцев первому, если они перейдут в Корее за 38-юпараллель.
Захватническая с обеих сторон, вызревавшая из противоречий держав в течение предшествующего десятилетия, война, тем не менее, застала царизм врасплох. Россия вступала в нее, находясь в дипломатической изоляции, без должной подготовки на суше и на море, с бездарным командованием, отсутствием четкого и обоснованного понимания своих национальных и государственных интересов, руководимая самодержцем, поразительное самообольщение которого до последней минуты поддерживало в нем уверенность, что воле и желанию одного человека можно подчинить объективный ход событий.
Как всегда, друг за другом следовали: шумиха (шапками закидаем! ), неразбериха (отсутствие единой идеи и руководства), поиски виновных (с взаимными обвинениями), наказание невиновных (отставка Ламздорфа для удовлетворения общественного мнения) и награждение успешно заваливших дело (уволенный после Цусимы Алексеев в утешение получил Георгия на шею).
Заключение Портсмутского мира.
Царское правительство нуждалось в договоре внешне благопристойном, ибо унизительные условия ослабили бы его позиции в борьбе с революцией. Между тем рассчитывать на умеренность японской стороны особенно не приходилось. Если Япония была более истощена схваткой, то тыл у нее оказался заведомо прочнее: победительница пользовалась куда большим международным финансовым кредитом, и сочувствие большинства держав, заинтересованных в дальневосточных делах, склонялось опять-таки на ее сторону. Все это позволило японской дипломатии отклонить прелиминарные условия— так называемые “четыре нет”, сформулированные Петербургом (исключаются: уступка русской территории, уплата военной контрибуции, изъятие железнодорожной линии к Владивостоку и ликвидация русского военного флота на Тихом океане). Таким образом, миссия, добровольно взятая на себя опальным сановником, была чрезвычайно трудной и неблагодарной. Мир после поражения едва ли мог снискать лавры политику, его подписавшему. Неудача миссии означала бы конец политической карьеры Витте. Прежде всего он рассчитывал уменьшить японские притязания, предложив Токио не только примирение, но и сближение с целью совместной охраны новых позиций двух держав на Дальнем Востоке. Витте надеялся также добиться перемены симпатий других держав, мирового, особенно американского, общественного мнения в пользу России, предав гласности действительные цели Японии. Кроме того, он ставил перед собой сверхзадачу—подготовить размещение международного займа, необходимого царизму как на случай продолжения войны, так и для ликвидации ее последствий. При неудаче мирных усилий успешное заключение займа могло бы подстраховать его личную карьеру. Одной из особенностей поведения Витте -- уполномоченного явилось широкое общение с представителями зарубежной печати. Оно, очевидно, было связано с расчетами воздействовать на мировое общественное мнение. Еще в Петербурге он дал интервью корреспонденту американского агентства Ассошиэйтед Пресс Г. Томсону, на борту лайнера“Кайзер Вильгельм Великий” — петербургскому корреспонденту английской “Дейли телеграф”Э. Диллону. Во время прибытия в Нью-Йорк от его имени было зачитано заявление для представителей американской печати. В Нью-Йорке он провел беседу с корреспондентом газеты“Ивнингмейл”. И так продолжалось постоянно вплоть до прощальной речи в Портсмуте после заключения мира, обращенной к представителям печати.
Основная тяжесть переговоров в Портсмуте легла на плечи Витте, так как второй уполномоченный русской стороны— бесцветный посол в Вашингтоне Р. Розен —предпочел стушеваться; экспертов же к участию в заседаниях не допускали. Витте провел состязание с японскими делегатами неординарно, вопреки принятым канонам, чем вызвал немало язвительных замечаний в свой адрес со стороны профессиональных дипломатов. Но, может быть, именно эта необычность послужила одной из причин его успеха.
Японские условия мира оказались чрезвычайно тяжелыми. В них вошли три (кроме КВЖД) из четырех требований, признававшихся в Петербурге заведомо неприемлемыми. Появилось также неожиданное, шедшее вразрез с международной практикой и ущемлявшее престиж России настояние о передаче Японии в качестве приза русских военных судов, интернированных в нейтральных портах. В ряде других вопросов, где царская дипломатия надеялась достичь компромисса, притязания формулировались в самом далеко идущем виде. Японская делегация настаивала на скорейшем письменном ответе по всем пунктам. Принимая эту жесткую ноту, Витте еще раз проявил выдержку, ограничившись замечанием, что условия прочного примирения не должны давать слишком больших выгод одной из сторон. Ординарный дипломат на его месте либо воспользовался бы несовместимостью японских требований с официальной инструкцией и прервал переговоры, либо, что более вероятно, обратился за указаниями в Петербург. Витте не сделал ни того, ни другого, ибо, с одной стороны, был убежден в необходимости мира, а с другой—не ожидал от апелляции в столицу ничего, кроме потери времени и возможных дополнительных ограничений.
Дальнейшие события в основном подтвердили правоту первого уполномоченного. Отказ Витте от обращения в Петербург произвел на японцев впечатление, подтвердив представление об исключительной широте его полномочий. После этого переговоры велись по схеме, которую русские профессиональные дипломаты опять-таки не одобряли. Вместо того чтобы выдвинуть сначала самые трудные вопросы, решив тем самым, быть или не быть миру, Витте согласился рассматривать японские притязания и русские контрпредложения пункт за пунктом. Между тем в японской ноте основная группа более трудных вопросов стояла в конце. Ключ к разгадке позиции русского уполномоченного лежит все в том же стремлении сделать все для заключения мира. Предварительное согласование менее важных статей все же делало разрыв переговоров более трудным, чем старт с лобового столкновения по принципиальным вопросам. Создавалась также возможность постепенно подготовить правительство и общественное мнение России к неизбежным уступкам.
Через несколько дней 16 августа японская делегация дала положительный ответ. Для большинства участников и наблюдателей это было совершенно неожиданно. Витте, конечно, тоже нервничал. Любопытно, однако, что еще накануне он дал указание Мартенсу начать формулировать проект текста мирного договора. При этом выяснилось, что первый уполномоченный считал нужным зафиксировать лишь главные, принципиальные моменты, предоставив урегулирование частностей последующим переговорам . Такой подход понятен, если учесть, что Витте не покидала идея русско-японского сближения, в связи с реализацией которой, он надеялся на смягчение позиции Токио.
Неделя между достижением принципиального соглашения и оформлением договоренности прошла в напряженной работе по редактированию статей трактата. В эти же дни было заключено, наконец ранее тормозившееся японской стороной соглашение о перемирии. Из Петербурга время от времени поступали“глубокомысленные”указания не торопиться с подписанием, выяснить сначала размер вознаграждения за содержание военнопленных, постараться внести те или иные поправки. На это Витте твердо отвечал, что менять что-либо уже поздно, и неуклонно вел дело к завершению. Наконец 23 августа 1905 г. мирный договор был подписан. Что же представляло этот договор? Условия трактата можно подразделить по содержанию на несколько групп. Первая из них касалась перераспределения сфер влияния в третьих странах. Россия признавала преобладающие интересы Японии в Корее и обязалось не препятствовать мерам по утверждению японского господства в этой стране. Царское правительство уступало также Японии свои права на аренду Квантунского полуострова с военно-морской базой Порт-Артур (Люйшунь) и торговым портом Дальний (Далянь) со всеми концессиями и государственным имуществом, что являлось крупной потерей в политико-стратегическом и экономическом отношении. Следующая группа условий относилась к утрате русской территории и собственности. Царское правительство отдало Японии южную часть Сахалина (до 50-й параллели) с прилегающими островами и всем государственным имуществом. Площадь и население аннексируемой Японией территории были не столь велики, но она имела серьезное стратегическое и экономическое значение: обладание Южным Сахалином позволяло Японии запереть пролив Лаперуза и облегчало задачу блокирования Татарского пролива. Кроме того, остров был богат полезными ископаемыми. Статья о Сахалине аннулировала полюбовное разграничение1875 года, вновь выдвигая на пути добрососедских отношений между двумя странами территориальный вопрос. Япония получала безвозмездно Южно-Маньчжурскую железную дорогу между Порт-Артуром и станцией Куанченцзы со всеми ее ответвлениями, правами и привилегиями. Общая стоимость прямых материальных потерь России, не считая территории, превышала 100 млн. золотых рублей. К этому следует добавить денежную компенсацию за содержание военнопленных, сумма которой не была зафиксирована в самом договоре, а позднее определена в 46 млн. рублей. Экономические статьи Портсмутского трактата предусматривали заключение нового договора о торговле и мореплавании на началах действовавшего до войны, соединение русских и японских железных дорог в Маньчжурии в целях облегчения торговли и, наконец, тяжелое для России обязательство заключить с Японией соглашение о предоставлении японским подданным права рыбной ловли в территориальных водах русского дальневосточного побережья. Последняя группа условий касалась ликвидации последствий войны: размена военнопленными, эвакуации войск из Маньчжурии, некоторого ограничения на взаимной основе военных мер в регионе.
А. П. Извольский и перестройка внешней политики России (соглашения 1907 г. ) В конце апреля 1906 года министром иностранных дел России стал Александр Петрович Извольский.
А. П. Извольский, в отличие от своего предшественника на министерском посту графа В. Н. Ламздорфа, идеологически принадлежавшего прошлому, XIX веку с его феодальными традициями самодержавного правления, представлял собой тип государственного деятеля новой формации, отвечавшего требованиям современной ему эпохи.
Извольский выступал убежденным сторонником европейской ориентации России. По его мнению, ее дальневосточная политика "лет на пятьдесят опережала время". Поэтому в первую очередь он наметил ликвидировать“наследие графа Ламздорфа в Азии” и повернуть Россию “лицом к Европе”, где, как он считал, были сосредоточены ее основные интересы и назревали серьезные международные конфликты.
Главным постулатом его программы, особенно в первые два года, было безусловное признание необходимости обеспечить стране длительную мирную передышку, продолжительность которой П. А. Столыпин определял в 20—25 лет, а Извольский —всего в 10 лет. Практическая реализация этой задачи представлялась Извольскому в виде политики неприсоединения к двум противостоявшим в Европе блокам государств и стабилизации отношений с ними путем заключения соглашений по спорным вопросам, а также разрешения противоречий с Японией на Дальнем Востоке и продолжения линии на совместные согласованные действия с Австро-Венгрией на Балканах. Краеугольным камнем внешнеполитической системы России и основой европейского равновесия оставался союз с Францией, который предполагалось укреплять на основах равноправного партнерства. В формировавшейся Извольским политике соглашений и внешнеполитического лавирования между двумя блоками держав ее творец, в отличие от своего предшественника, придерживавшегося пассивной политики“равноудаленности”России от Берлина и Лондона, видел возможность с помощью активной дипломатии, опираясь на поддержку тех и других, быстрее восстановить внешнюю безопасность и великодержавные позиции империи и, по возможности, перейти к решению стоявших на очереди внешнеполитических задач.
В начале 1907 года Извольскому удалось завлечь на свою сторону Столыпина и с помощью В. Н. Коковцова переломить настроения членов особого совещания, а также сломить сопротивление военных в СГО. Он искусно использовал прессу, ориентируя общественное мнение в пользу сближения с Англией и Японией. Заключительный этап переговоров с этими державами охватывает период приблизительно с начала 1907 года идо подписания конвенций в июне—августе того же года. Во время этого решающего этапа переговоров выявились широта политического подхода Извольского, его тактика и методы. Впервые во внешней политике России в таких масштабах и с такой последовательностью был реализован принцип политического компромисса, входивший в практику“новой дипломатии” с конца XIX века, — разграничение интересов, выделение сфер влияния, “уступки” и “обмен”территорий третьих держав и т. д. Все это мало соответствовало высокомерно-великодержавной формуле его предшественников, гласившей, что Россия не должна идти на разграничительные линии, поскольку“она может распространить свое влияние далеко за пределы всяких сфер. Узкие пределы политического сближения России и Германии, диктуемые их постепенным включением в два противостоящих блока в Европе, а главное—союз с Францией и курс на политическое сближение с Англией ограничивали применяемую царским министром“тактику возможного”. Ввиду кардинальных разногласий по главным вопросам (балканскому и ближневосточному) Извольскому пришлось удовлетвориться заключением так называемого Балтийского протокола (октябрь 1907 г. ) о поддержании статус-кво в районе Балтики, не имевшего принципиального значения для взаимоотношений России и Германии. Этим протоколом создавалась лишь видимость восстановления баланса между Россией и германским блоком, поскольку реальный крен России в сторону Антанты увеличивался.
В цепи заключенных Извольским соглашений англо-русская конвенция 1907 года занимала ключевое положение. Объективное общеполитическое значение ее, как и англо-французского соглашения 1904 года по разграничению в Африке, состояло в том, что она заложила фундамент в становление Тройственного согласия. Так ее и оценили современники, особенно в Германии и в Англии. Британская дипломатия рассчитывала на то, что первый же серьезный кризис в отношениях России с центральными державами приведет к дальнейшей консолидации Тройственного согласия.
