Российский терроризм в начале XX века
аиболее крупной из череды антиэсеровских работ, опубликованных в контексте судебного процесса 1922 г., стала книга В.Н. Мещерякова "Партия с. - р. ". Ее шестая глава "Азефиада" посвящалась рассмотрению генезиса терроризма на фоне истерии революционной борьбы. Апогей террористической тактики, констатировал автор, пришелся на период Первой русской революции. С ее завершением начался спад террористической волны, и новому этапу освободительной борьбы, завершившемуся победой Октябрьской революции, соответствовали уже совершенно иные тактические приемы. Другим, ставшим впоследствии общепринятым, тезисом работы В.Н. Мещерякова явилось положение об отсутствии контроля ЦК ПСР над эсеровской Боевой организацией. Такая автономия боевиков и привела, по его мнению, к возникновению феномена азефовщины. Базовым источником исследования В.Н. Мещерякова стало, по-видимому, опубликованное в 1911 г. "Заключение Судебно-следственной комиссии по делу Азефа".Интересно, что в советской историографии 1920-х годов выдвигались два взаимоисключающих тезиса: с одной стороны, об авторитаризме эсеровского ЦК, с другой - об отсутствии контроля со стороны эсеровского руководства над Боевой организацией. В очерке А.В. Луначарского "Бывшие люди" утверждалось, что истоки азефовщины заключались во всевластии ЦК ПСР в управлении партийной жизнью. Авторитарный стиль руководства, полагал он, отличали партию социалистов-революционеров с момента ее основания. Демократическая же платформа большевиков исключала, с точки зрения наркома просвещения, появление неподотчетных партии террористических групп. Подводя итоги деятельности ПСР, А.В. Луначарский писал, что именно терроризм оттолкнул народные массы от эсеров и вследствие авантюризма боевиков партия была доведена почти до полного уничтожения.Рассуждения советских авторов отличались известной степенью схематизма. В частности, не выдерживает никакой критики концепция об идейной близости террористов к либеральному направлению российской общественной мысли. Есть основания считать, что из всех эсеровских боевиков лишь Е.Ф. Азеф придерживался либеральных воззрений, да и то их тщательно скрывал от соратников по партии.Отношение в советской историографии 1920-х годов к максималистам определялось ленинской оценкой ПСРМ как "интеллигентской террористической группы". Поэтому в опубликованных в этот период работах В.Н. Мещерякова, ЕА. Мороховца, Н.М. Дружинина, М.М. Энгельгардта, К. Галкина освещался преимущественно образ действий максималистов, сводившийся к террористической тактике. За ПСРМ было закреплено реноме наиболее радикальной из террористических организаций России. Само обращение максималистов к террористической тактике Н.М. Дружинин объяснял контекстом отступления революции. "Чем ожесточеннее становилась правительственная реакция, - писал он о ситуации, сложившейся после подавления Декабрьского вооруженного восстания в Москве, - тем больше ненависти и чувства мести рождалось в сердцах активных революционеров. Бомба и револьвер, единичное убийство и партизанский набег должны были восполнить недостаток революционной действенности. Замирая, революция распылялась на бесчисленное количество отдельных убийств, экспроприации и покушений".Максималистский терроризм, как правило, рассматривался через призму самого громкого теракта ПСРМ - организации взрыва 12 августа 1906 г. на петербургской даче П.А. Столыпина на Аптекарском острове. Теракт характеризовался многочисленными жертвами при том, что его цель - убийство премьер-министра достигнута не была. Взрыв на Аптекарском острове использовался советскими историками как аргумент против левого уклона в революционном движении и террористической тактики. Чаще всего рассмотрение данного вопроса осуществлялось в контексте исследования столыпинской проблематики.Попытку восстановить на основе личных воспоминаний некоторые аспекты истории анархистского терроризма в России предпринял И.И. Ген-кин. Правда, его рассуждения базировались в основном на впечатлениях, которые произвели на него анархисты, пребывавшие вместе с ним на каторге.И. И. Генкин отмечал у анархистов особую склонность, в сравнении с другими политкаторжанами, к бунту и неповиновению тюремным властям. Особенностью анархистских воззрений он считал преобладание "идеи прямого действия", что, как раз и подразумевало террористическую практику. "Для психологии анархистов, - писал И.И. Генкин, - по крайней мере, большинства их, любопытно... отсутствие расхождения между словом и делом, а также отсутствие границ между,„если можно так выразиться, "властью" законодательной и исполнительной. Если, например, кто-нибудь теоретически признавал террор и экспроприации, то он же сам практически и участвовал в их совершении, какой бы высокий "ранг" он ни занимал среди членов группы, - черта, которую не всегда отметишь в отношении социалистов".Вот один из приводимых И.И. Генкиным характерных примеров, иллюстрирующих поведенческие стереотипы анархистов-безначальцев. Некий анархист Гольцман, опасаясь ареста, скрылся из анархистской лаборатории, прихватив с собой бомбы. Но "идя по улице, увидел, что патруль ведет какого-то арестованного. Гольцман поднял стрельбу и, ранив солдат, дал возможность арестанту бежать, зато был арестован сам".Согласно Б.И. Гореву, существовало три основных типажа анархистского терроризма, соответствующих главным центрам российского анархизма - Белостоку, Екатеринославу и Одессе. Первый образ был представлен белостокским еврейским юношей-идеалистом; второй - екатерино-славским заводским рабочим - боевиком, ненавидящим всякую власть над собой, включая боевой стачечный комитет; третий - одесским налетчиком - прожигателем жизни.О террористической деятельности белостоцкой анархической группы вспоминал бывший лидер "чернознаменского движения" И. Гроссман-Рощин. Показательно, что видный теоретик "безмотивного террора" приветствовал Октябрьскую революцию, объявив себя анархо-большевиком.Значительная часть анархистских организаций была интегрирована в советскую систему. Признание ими главенствующей роли большевиков давало возможность вплоть до конца 1920-х годов издавать литературу, проводить съезды, собрания, встречи и даже организовывать музеи по истории анархизма. По данным партийной переписи, в рядах РКП в 1922 г. состояло 633 бывших анархиста. Вероятно, вследствие такой интеграции анархистский терроризм не стал предметом столь же массовой критики, как эсеровский, хотя, казалось бы, имел оснований для этого гораздо больше, чем последний. Однако с течением времени критический вектор все более усиливался. На рубеже 1920-1930-х годов анархистский терроризм изобличался в работах М.Н. Равича-Черкасского, В.Н. Залежского, Л.Н. Сыркина. Сложился образ анархиста, как хулиганствующего молодчика, что во многих случаях соответствовало действительности.О деклассированной сущности терроризма, как правило, рассуждали именно применительно к анархистскому движению. Резкой критике анархистский терроризм подвергся, в частности, в книге В. Залежского "Анархисты в России". Его генезис автор ставил в зависимость от притока деклассированных и даже полууголовных элементов, которых анархисты в пику социалистам охотно привлекали в свои ряды. Идейная платформа безначальцев интерпретировалась В. Залежским в качестве призыва к физическому истреблению всех "классовых врагов" пролетариата, к каковым те относили и социалистические партии. Концепция "безмотивированного террора" сводилась к императиву "бить первого попавшегося буржуа". Терроризм, по представлениям безначальцев, только тогда мог достигнуть успеха, когда был направлен "против всего буржуазного общества в целом".Однако в начале 1930-х годов однозначно негативная оценка В. Залежским анархистского террора еще не получила поддержки у рецензентов. На службе советской власти находились многие бывшие анархисты, декларировавшие признание своих ошибок и переход к большевикам. Рецензент журнала "Каторга и ссылка" И. Генкин даже обвинил В. Залежского в отступлении от ленинского подхода трактовки анархизма и переходе на плехановские позиции. Он указывал на наличие в современном анархизме коммунистического течения, представленного, в частности, аршиновцами, сближающегося в понимании природы классовой борьбы с большевиками. Но в скором времени элементы какой бы то ни было благожелательности в отношении к террористическим группам предреволюционной России стали для советской историографии невозможны.Освещение в советской историографии анархистского терроризма явно уступало эсеровскому. Такое положение вещей объяснимо трудностями подбора репрезентативных источников по истории разрозненных групп анархистов.Критические стрелы советской историографии были направлены также против национальных террористических организаций. Так, террористы "Дашнакцутюн" обвинялись в тайном сотрудничестве с правительственными чиновниками. Польские боевики порицались С. Пестковским в неразборчивости своих действий. Жертвой терактов с их стороны мог стать, по сути, каждый человек, носивший русскую форму.Малоизвестные современным исследователям факты террористической деятельности сионистских и других еврейских организаций в России начала XX века привел А.Д. Киржниц. Теракты этого рода совершались, главным образом, в пределах черты еврейской оседлости и носили характер мести по отношению к конкретным лицам. Впрочем, религиозные иудейские мотивы, как правило, не определяли деятельность еврейских террористов. А.Д. Киржниц приводит пример организации евреями - террористами в 1906 г. в маленьком промышленном городке Кринки взрыва бомбы в синагоге, где происходило собрание местной промышленной элиты, по преимуществу, естественно, еврейской.Царские власти обвинялись советскими историками в двойных стандартах по отношению к терроризму. Развернув борьбу с революционным террором, они в то же время если не сами организовывали террористическую деятельность черносотенцев, то смотрели на нее сквозь пальцы. В частности, обращалось внимание на мягкость наказания Николая Махалина, приговоренного Московским окружным судом 13 марта 1907 г. лишь к полутора годам заключения в исправительное арестантское отделение. Не отбыв установленного срока, уже через полгода он по представлению министра юстиции был помилован царским указом. Обращалось внимание и на личность убийцы, судимого ранее за совершение кражи.Весьма ценным в фактографическом отношении для реконструкции истории революционного терроризма, но недостаточно проработанным исследователями источником являются материалы, публиковавшиеся в различных изданиях Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-переселенцев. Сама по себе серия такого рода публикаций не имеет аналогов в мировой печатной практике. Образ террориста в них воссоздается не в результате осмысления эмпирических данных, а изнутри террористической субкультуры, являясь продуктом саморефлексии бывших боевиков.Богатые в фактическом отношении материалы по индивидуальному террору помещались в печатном органе Всесоюзного общества политических каторжан и ссыльно-переселенцев - историко-революционном вестнике "Каторга и ссылка". Боевым организациям социалистов-революционеров посвящались публикации П.С. Ивановской, М. Грунди, 3. Клапиной, Н. Комарова. Об обстоятельствах подготовки покушений на видных российских сановников сообщали в своих статьях А. Боровский, Е. Вагнер-Дзвонкевич, П. Васильев, А. Педеоновский, Б. Горинсон, И. Жуковский-Жук, А. Измаилович.И. Жуковский-Жук помещал, к примеру, архивные материалы по первому следственному делу Проша Прошьяна, попытавшегося в июне 1905 г. взорвать стену одесской тюрьмы с целью устройства массового побега политических заключенных. В другой своей статье, приуроченной к двадцатилетию казни С.Я. Рысса, он попытался снять обвинения с одного из лидеров Боевой организации максималистов в провокаторстве.Мемуарная литература 1920 - начала 1930-х годов определенно свидетельствовала, что не только эсеры, но и социал-демократы активно участвовали в террористической деятельности. Так, в опубликованных в 1922 г. "Материалах для биографии P.M. Семенчикова" содержались подробные сведения о складировании оружия, ограблении магазинов и убийстве полицейских чинов представителями Боевой организации Рижского комитета РСДРП.Например, А. Голубков на страницах "Каторги и ссылки" иронизировал по поводу смены в канун октябрьского манифеста "оружия критики" на "критику оружия". Он вспоминал, что в центре, в отличие от провинциального Орла, эта установка приобрела реальные очертания. Организовывались мастерские для изготовления динамита, пироксилина, оболочек для бомб и т.п. Особая роль, по свидетельству А. Голубкова, отводилась Л.Б. Красину, создавшему боевую группу для обеспечения снабжения партийной организации оружием. В Москве, вспоминает он, шла открытая продажа в магазинах оружия - револьверов, маузеров, винчестеров. Сам мемуарист вел переговоры в Двинске о приобретении большой партии оружия. Стоит ли возмущаться, как это делает А. Голубков, погрому социалистов, учиненному черносотенцами в Орле. "Наступал момент, - делился он своими впечатлениями, - когда, казалось, ружья сами начинают стрелять". В период баррикадных боев в Москве мужчины миновали полицейские посты, спрятав оружие за полами пальто, а женщины - в чулках. Отсутствие массовых арестов при столь примитивных приемах конспирации А. Голубков относил на счет растерянности и неорганизованности полиции. Другим техническим аспектам опыта декабрьских боев в Москве является констатация мемуаристом особого значения высотных зданий как при реализации, так и при предотвращении террористических актов. По ироническому замечанию А. Голубкова, в этом и заключалась миссия церкви в революции. На значительной части московских церквей и колоколен размещались пулеметные гнезда.Информацию о широкомасштабных закупках оружия динамитов, производимых социал-демократами в Европе в период революции 19051907 гг., свидетельствовал изданный в 1925 г. сборник статей и воспоминаний "Боевая группа при ЦК РСДРП ". Сообщалось, к примеру, что некоторые германские оружейные предприятия, ориентируясь на российский революционный рынок, существенно увеличили выпуск производимой продукции.Характерный эпизод из биографии культовой фигуры большевистского подполья Камо привел в брошюре посвященной Боевой группе при ЦК РСДРП СМ. Познер. Во время одного оживленного спора по аграрному вопросу представителя большевистской партии с меньшевиком боевик предложил своему товарищу: "Что ты с ним ругаешься? Давай я его зарежу". В свете последующих политических репрессий в Советской России Камо был недалек от определения большевистского курса "дискуссии" с оппонентами.Как известно, для террористических групп характерны авторитарные принципы руководства. По своей психологической парадигме они изоморфны тоталитарным сектам. Поэтому механизмы вывода человека из террористической семиосферы могут быть смоделированы исходя из опыта реабилитации бывших сектантов. Интересно было бы посмотреть на процесс формирования культа вождя в советском обществе через призму ментальности революционных террористов. Литература 1920-х годов предоставляет в этом отношении довольно богатый материал. Боевики, утверждала Т.И. Вулих, ставили авторитет В.И. Ленина выше партии. "Они бы пошли за Лениным даже против всей партии, несмотря на их верность ей", - писала революционерка о кавказских боевиках.Определенные элементы историографического плюрализма в вопросе о терроре сохранялись до начала 1930-х годов. На страницах "Каторги и ссылки" могли помещать свои воспоминания не только ортодоксальные большевики, но и бывшие представители иных политических партий. Один из них - член Боевой организации эсеров С. Басов-Верхоянцев. Он вспоминал, в частности, о весьма интересном эпизоде: еще за три дня до "кровавого воскресенья" по царской ставке в Петербурге был произведен пушечный выстрел. Впрочем, вопрос о том, кто стрелял, остался невыясненным. Но если выстрел имел террористическую подоплеку, то требует корректировки сама хронология революционной динамики в 1905 г. Революция готовилась еще до событий 9 января, а потому не вполне правомерно говорить о ее стихийности, выраженной в рефлексии народного разочарования в справедливости царской власти. Между прочим, С. Басов-Верхоянцов сообщал, что в подготовке гапоновского народного шествия к царю принимали активное участие и эсеры, предполагавшие направить мирное движение в революционное русло. Большие надежды на Г. Гапона в качестве катализатора революции, по свидетельству мемуариста, возлагал, в частности, видный эсеровский боевик М. Швейцер. Показательно, что в преддверии "кровавого воскресенья" Боевой организации эсеров было поручено осуществление целой серии громких террористических актов. Первым на очереди находился министр юстиции Муравьев. При прочтении воспоминаний С. Басова-Верхоянцева создается впечатление, что революционное подполье ожидало каких-то экстраординарных событий 9 января. Возможно, поэтому пушечный выстрел 6 января имел провоцирующий смысл, предопределяя враждебное отношение властей к последующей через три дня затем демонстрации.Начало революции еще более расширило горизонты террористической программы "Ну, вот, - воспроизводил С. Басов-Верхоянцев собственные слова, сказанные им М. Швейцеру сразу же после драмы "кровавого воскресенья" - Подумайте только, какой это будет ответ: сегодня Фулон, через день-два Муравьев, как у нас намечено. А там еще кто-нибудь. Может быть, сам царь. А Москва, Киев!". Бывший эсеровский боевик подтверждает, что подготовка покушения на Николая II действительно проводилась. Непосредственную разработку вопроса о цареубийстве вела в то время член Боевой организации Т. Леонтьева. Ведущим психологическим мотивом обращения к терроризму С. Басов-Верхоянцев определяет чувство мести. По соображениям революционного возмездия устанавливался круг лиц, предназначенных стать жертвами террористических актов.Правда, условием времени стала необходимость автора покаяться в своем эсеровском прошлом. Но, называя эсеров "приспешниками мирового капитала", он в то же время пытался реабилитировать моральную сторону эсеровского терроризма. Эсеровские боевики были представлены наивными романтиками, обольщенными внешней броскостью псевдосоциалистической, а на поверку мелкобуржуазной программой ПСР. "Обольщала, - оправдывался он, - возможность немедленно же вступить в рукопашную с представителями ненавистного строя. Рассуждали так: когда-то еще организуется рабочая революционная армия. А тут коротко: ухватил любого царского сатрапа - и о земь" - Уже повержены Боголюбов, Сипягин, Богданович, Плеве. Наивно рассчитывали террористическими актами ускорить надвигающуюся революцию. Боевики - обреченные люди. Их мечта - как можно скорее отдать свою жизнь в бою за свободу". .Для семиосферы революционного подполья стирание граней с уголовным миром было неприемлемо. Хотя революционер-экспроприатор мало чем отличался от тривиального уголовника, но категорически отказывался это признавать. История царской тюрьмы обладает многочисленными примерами кровавых войн между уголовными и политическими. Характерно, что верх в этих столкновениях часто оказывался на стороне политкаторжан.Первоначально даже советские авторы, памятуя о прежнем единстве политических, воздерживались от сравнений террористов с уголовниками. Но уже в 1926 г. А. Локерман, сам некогда являвшийся революционным боевиком, признавал, что новая генерация террористов-экспроприаторов была по своим моральным установкам и поведенческим стереотипам весьма близка к уголовному миру.Накопленный практический материал о вооруженной борьбе в период революции 1905-1907 гг. позволяет классифицировать ее в качестве апогея развития российского терроризма. Террористический компонент неизменно присутствовал, а зачастую и доминировал в ней на каждом из этапов. Ведь даже лейтмотивом декабрьских боев в Москве стали диверсионные действия боевых групп, а не баталии в собственном смысле слова. Классические баррикадные сражения имели место лишь на Пресне.
