мелись свидетельства о той или иной степени причастности к терроризму едва ли не всех ведущих оппозиционных общественных организаций. С.Я. Елпатьевский и Н. Осипович восстанавливали картину всеобщего ликования интеллигенции вне зависимости от партийной принадлежности в связи с убийством эсерами К.В. Плеве.

В 1920-е годы в советской историографии еще довольно много внимания уделялось персоналиям, представлявшим террористический спектр общественного движения. Так, в 1925 г. был выпущен сборник писем убийцы К.В. Плеве эсеровского боевика Е. Сазонова к родным, открывавшийся вступительной статьей Б.П. Козьмина. Автор пытался реконструировать нравственный облик террориста. Для последующих поколений советских исследователей биографический ракурс рассмотрения темы революционного терроризма был неприемлем ввиду возможной при таком жанре тенденции романтизации образа боевиков.

В публикациях 1920-х годов в неожиданно для восприятия последующих лет террористическом свете предстает ряд видных большевистских лидеров. Обнаруживалась причастность к терактам и экспроприаторской деятельности многих из тех, кто в последующие годы был канонизирован как партийный идеолог. Деяния же, связанные с убийствами и грабежами, могли, естественно, бросить тень на культивируемый образ. Непосредственным организатором крупнейших террористических операций большевиков называют в этих публикациях члена ЦК, создателя Боевой технической группы Л.Б. Красина. Обстоятельства террористического прошлого видного большевистского идеолога Емельяна Ярославского восстанавливал его бывший соратник по Боевой организации Петербургского комитета РСДРП В.К. Воробьев. Сообщалось множество подробностей террористической деятельности М.М. Литвинова. И.М. Мошинский приводил факты террористического прошлого Ф.Э. Дзержинского. О. Баренцева писала об участии М.В. Фрунзе в покушении на убийство урядника. В. Бонч-Бруевич вспоминал о поддержке А.В. Луначарскими его плана похищения "парочки великих князей" во время декабрьского вооруженного восстания 1905 г. Выдвигался даже план, целью которого было похитить самого Николая II из его резиденции в Петергофе. Только категорический запрет на осуществление такого замысла В.И. Лениным предотвратил его реализацию. В Петербургском комитете большевиков обсуждалось также предложение похитить пушку из двора гвардейского флотского экипажа и, в случае начала беспорядков стрелять из нее по Зимнему дворцу. По свидетельству Г. Мызгина, в Екатеринбурге члены боевого отряда большевиков, возглавляемого Я.М. Свердловым, постоянно терроризировали сторонников "черной сотни", убивая их при первой представившейся возможности. В статье А.А. Биценко сообщалось о сотрудничестве с большевистскими и эсеровскими террористическими организациями A. M. Горького. СМ. Познер и Н.М. Ростов описывали теракт, совершенный в 1906 г. по постановлению Петербургского комитета большевиков в трактире "Тверь", где собирались монархически настроенные рабочие судостроительных заводов. Террористы бросили внутрь помещения три бомбы, а когда уцелевшие посетители трактира пытались выбежать из здания, открыли по ним стрельбу из револьверов. Причем и СМ. Познер, и Н.М. Ростов, оценивали данное деяние как проявление революционного героизма. А. Белобородов, оперируя уральским материалом, представил широкую палитру терактов большевиков, совершенных против владельцев фабрик, управляющих и полицейских. Марцинковский же свидетельствовал, что зачастую жертвами терактов становились и рабочие, отказывавшиеся поддерживать забастовки, бойкоты и другие проявления пролетарского протеста. Имелись случаи смертных казней штрейкбрехеров. Марциновский описывал эпизод, когда во время стачки большевики изгоняли людей со своих рабочих мест при помощи специальных вонючих бомб. Басалыго приводил шокирующие, по меркам современной электоральной культуры, подробности вооруженных нападений большевиков на избирательные участки с конфискацией и уничтожением официальных протоколов результатов голосований. П. Никифоров сообщал о специфической практике региональных большевистских групп по ведению издательской деятельности, когда с целью размножения революционных листовок и газет ими осуществлялись вооруженные захваты типографий.

Понятное дело, что террористические аспекты деятельности большевистской партии были нежелательны в свете выработки идеологического канона. О большинстве публикаций 1920 - начала 1930-х годов попросту забыли.

Характерно, что о террористическом прошлом И.В. Сталина даже в 1920-е годы авторы воспоминаний о революционных событиях на Кавказе предпочитали не распространяться.

Фактически забытыми впоследствии оказались исследования и мемуары 1920 - начала 1930-х годов, реконструирующие региональный аспект истории терроризма. Между тем, по сути, все горячие точки на карте российского терроризма были в этот период достаточно точно сфокусированы. В последующие десятилетия революционная историческая регионалистика развивалась преимущественно в фарватере изучения массовых форм общественной борьбы.

В отличие от работ последующего историографического периода, в исторической литературе 1920-х годов, посвященной эсеровскому терроризму, центральная Боевая организация эсеров не заслоняла собой региональные террористические группы - летучие отряды и боевые дружины.

Более упрощенно трактовался вопрос об идеологии революционного терроризма. Было высказано мнение, что вообще о какой бы то ни было идеологической платформе революционного терроризма говорить не приходится. По ироничному свидетельству А. Биценко, "что ни с. - р., то или особый оттенок в теоретическом обосновании программы и тактики и, в частности, террора, или же вовсе совсем особое, такое своеобразное миросозерцание с вытекающим из него своим обоснованием деятельности".

Мировоззренческой основой терроризма советские историки определяли свойственный для интеллигенции буржуазный индивидуализм. Широкие возможности для изобличения индивидуалистической морали террористов предоставляли им художественные произведения Б.В. Савинкова. Характерно, что они однозначно оценивались как автобиографическая реминисценция. Так, М. Горбунов опубликовал на страницах "Каторги и ссылки" статью "Савинков как мемуарист", где в качестве мемуаров рассматривал главным образом его романы "Конь бледный" и "То, чего не было". Сам же Б.В. Савинков, как известно, долгое время отрицал автобиографичность своих литературных произведений.

"Конь Бледный" создал Б.В. Савинкову репутацию оплевывателя революции, претендующего на роль сверхчеловека. Раздавались голоса, требующие исключения его из партии. Но следует учитывать, что художественные произведения не есть документальный источник. Ряд литературоведов указывали на влияние на творчество В. Ропшина полифонического стиля Ф.М. Достоевского с его раздвоенными личностями и Д.С. Мережковского с заимствованием библейской, эсхатологической символики. Кроме того, Б.В. Савинков писал свои произведения после отступления революции и разоблачения Е.Ф. Азефа. Послереволюционная меланхолия Б.В. Савинкова была ретроспективно перенесена в прошлое и исказила образ эсера-боевика революционной эпохи. Критика произведений Б.В. Савинкова как исторического источника предпринималась в 1920-е годы Н.С. Тютчевым и Е.С. Колесовым. Вывод Н.С. Тютчева гласил: "Воспоминания Савинкова "менее всего могут претендовать на значение как история партии". Но данная критическая интерпретация не учитывалась в последующей отечественной историографии.

Как правило, исследователи обращали внимание на кавалергардские, бретерские замашки Б.В. Савинкова, распутный и мотовской образ жизни, дискредитировавший революционное подполье. Об этом свидетельствовали его партийные соратники. По словам М. Горбунова, "глубокая социальная индифферентность и растущий эгоцентризм постепенно стали его отличительными чертами В противоречии с тем, что ожидалось от революционера, вовсе не народ или массы, а раздутое или требующее самовыражения "я" этого "искателя приключений" диктовало его действия".

В различных исторических культурах террористы-смертники идут на самопожертвование, будучи уверенными в существовании потустороннего бытия. Совершение террористического акта предполагает соответствующее загробное воздание. Судя по всему, глубоко верующими, при разном понимании смысла религиозного учения, являлись и многие представители революционного террора в России. Без учета религиозного фактора невозможно понять генезис русского террора. Между тем в советской историографии он, вопреки всем имеющимся свидетельствам, старательно ретушировался. Герои революционного подполья преподносились советскими историками в качестве атеистов. М.И. Гернет, в частности, сообщал об отказе многих из осужденных на казнь террористов принимать священника.

Начало процесса коллективизации, - как окончательный разрыв с принципами аграрной программы социалистов-революционеров "о социализации земли", - предполагало организацию новой антиэсеровской кампании в печати. Наряду с программой решения земельного вопроса, критике, естественно, подвергалась террористическая тактика ПСР. Хрестоматийной для советской историографии в этом отношении стала книга СИ. Черномордика "Эсеры". Терроризм классифицировался в ней как главное средство борьбы социалистов-революционеров. В противоречии с хроникой фактов переход эсеров к террористической тактике датировался преддверием Первой русской революции, что отражало растерянность мелкобуржуазных слоев общества перед надвигающейся бурей. СИ. Черномор-дик преувеличивал степень осведомленности и влияние Департамента полиции через систему провокаторов на террористические организации. Так, утверждал он, охранка через Е.Ф. Азефа по существу руководила Боевой организацией эсеров. Данный тезис, по-видимому, потребовался автору для обоснования контрреволюционной сущности мелкобуржуазных партий.

Согласно установленной с 1930-х годов периодизации народничество в своем развитии прошло три основные этапа: 1 - революционные демократы-шестидесятники; 2 - революционное народничество 70-х годов XIX в.; 3 - либеральное народничество 1880-1890-х годов. Какое место при этой классификации отводилось эсеровским террористам? Первоначально эсеры объявлялись политическими преемниками либеральных народников. А поскольку последние оценивались как реакционеры, выразители интересов кулачества, клеветники марксизма и пролетариата и даже как сторонники сохранения крепостного права, то такие же оценки перенеслись и на ПСР. Абсурдное по своей сути положение о либеральных террористах стало тем не менее историографическим догматом.

Издание немногочисленной литературы 1930-х годов по истории революционного терроризма характеризует парадоксальная ситуация, выражавшаяся в заимствовании советскими историками аргументов меньшевистской критики эсеров. "Цитаты заменяли доказательства, ярлыки - факты. И неизбежный казус: яростно бичуя меньшевизм, авторы, вслед за каноническим творением, повторяли меньшевистские оценки", - писал впоследствии видный историк эсеровского движения М.И. Леонов.

Стагнация дальнейшего развития изучения истории российского революционного терроризма была предопределена письмом И.В. Сталина в журнал "Пролетарская революция" и публикацией "Краткого курса истории ВКП". Суть идеологической позиции сводилась к двум тезисам:

1) единственной партией, нуждающейся в изучении, является ВКП;

2) все остальные партии - реакционны и консервативны как по своему составу, программным документам, так и по той роли, которую они сыграли в истории России. А потому нет надобности в их специальном исследовании и освещении в литературе".

Единственной партией, историю которой допускалось легально изучать, являлась ВКП. По мнению В.Ф. Антонова, запрет И.В. Сталина на изучение истории народовольцев и социалистов-революционеров был связан с намерением вытравить из народной памяти образ террориста-мстителя, который мог бы стать образцом для подражания людям, недовольным режимом. В редких работах по истории ПСР сталинской эпохи Э. Генкиной, А. Агарева, П. Соболевой эсеры были представлены как скрытые, а потому и более опасные контрреволюционеры, как кулацкая партия, с которыми большевики не допускали никаких компромиссов.

После убийства СМ. Кирова изучение истории революционного терроризма было на долгие годы табуизировано. Вызывало опасение, что у террористов могут найтись подражатели. Упоминания о прежде культивируемых героях террористического движения Е. С Сазонове и И.П. Каляеве исчезают со страниц советской печати. Характерно замечание И.В. Сталина на снятый по мотивам теракта против СМ. Кирова фильм "Великий гражданин" по сценарию М. Болыпинцова, М. Блейма и Ф. Эрмлера: "Портрет Желябова нужно удалить: не аналогии между террористами-пигмеями из лагеря зиновьевцев и троцкистов и революционером Желябовым".

Публикации по истории индивидуального террора продолжались вплоть до рокового 1935 г. Одним из последних крупных изданий по этой проблеме до установления негласного запрета на ее освещение стала книга "Первая боевая организация большевиков 1905-1907". Из нее небезынтересно было, к примеру, узнать, что основные базы подготовки боевиков располагались в Финляндии. При учете данного обстоятельства становится понятным столыпинский курс ограничения финских автономных прав. Он, выражаясь современным языком, имел контртеррористическую направленность.

Наиболее заметным явлением в историографии революционного терроризма 1940-х годов стал фундаментальный труд М.Н. Гернета "История царской тюрьмы". Канва изложения невольно подводила читателя к сравнению старорежимной и сталинской пенитенциарной системы. У них обнаруживались явные признаки исторического преемства. Однако контекст установления временного моратория на применение смертной казни в СССР обусловливал благожелательное отношение цензуры к монографии М.Н. Гернета. За публикацию первых двух томов "История царской тюрьмы" в 1947 г. постановлением Совета Министров автор удостоился звания лауреата Сталинской премии.

Хотя проблема терроризма вовсе не составляла тематику гернетовского исследования, определенные аспекты в террористической составляющей русского общественного движения получили опосредованное освещение. И это неудивительно ввиду того обстоятельства, что арестованные террористы непременно оказывались узниками наиболее одиозных царских тюрем. Будучи людьми с особой, эксцентричной психикой, они, пребывая в заключении, весьма часто оказывались в эпицентре внутритюремных скандалов. Ряд реконструированных М.Н. Гернетом следственных дел был посвящен революционным террористическим группам начала XX в., таким как Боевая организация при Рижском комитете РСДРП или Боевая организация при Петербургском комитете РСДРП. Попутно обнаруживалось, что не только неонародники или анархисты, но и большевики принимали активное участие в терроре. Из выявленных М.Н. Гернетом 32-х узников Шлиссельбургской каторжной тюрьмы, принадлежавших к социал-демократам, 18 оказались осуждены за членство в боевых или военных организациях РСДРП. Основным концептуальным положением работы М.Н. Гернета являлся тезис об историческом процессе омассовления состава политических заключенных, что отражало динамику возрастания революционной активности народных масс. Революция 1905 года стала рубежом перехода от групповой ротации политкаторжан к всесословной. Она подвела черту под террористическим периодом русского освободительного движения. Хотя теракты по-прежнему продолжали осуществляться, они уже сошли с авансцены классовой борьбы. Обращает на себя внимание отличие гернетовской периодизации от ортодоксальной, согласно которой наступление пролетарского этапа освободительного движения в России связывалось с учреждением ленинского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса". Допускаемые в "Истории царской тюрьмы" некоторые неточности объяснимы тем, что ко времени написания монографии автор полностью потерял зрение и создавал свой труд под диктовку. Для отечественной историографии публикация работы М.Н. Гернета имели значение первой бреши в снятии табу с научной разработки тематики терроризма.

Для проведения исследований по истории терроризма периода Первой русской революции в условиях советского цензурирования историки шли на терминологическую подмену. Термины "аграрный" или "экономический террор" замещались дефиницией "партизанское движение". Если слово "террорист" вызывало у советских идеологических цензоров отторжение, то слово "партизан" вызвало вполне положительную реакцию. В действительности зачастую речь шла об одном и том же. Именно посредством такого терминологического приема стало возможным изучение революционного терроризма на национальных окраинах Российской империи. В частности, довольно подробное освещение получило экспроприационное движение "лесных братьев" в Латвии.

Первые отряды Лесных братьев создаются в январе 1906 г. на основе боевых дружин ЛСДРП и ЛСД в целях сопротивления карательным экзекуциям. Мартовская конференция ЛСДРП официально поддерживает данную форму борьбы. Проводится обучение партизан военному делу, налаживается производство бомб и холодного оружия, члены ЦК ЛСДРП Ф. Грининь и Я. Лутер организуют закупку в Бельгии, Германии и Швейцарии огнестрельного оружия и динамита, переправленного в распоряжение Лесных братьев. По неполным данным, Лесные братья вели борьбу в 91 волости Курляндской, 84 - Лифляндской и 9 - Витебской губерний.

Партизанские группы обычно насчитывали 10-15 чел., прием новобранцев осуществлялся с согласия всей организации и с утверждения местного социал-демократического центра. Первоначально Лесные братья отрицательно относились к конфискациям, предпочитая систему, когда каждый усадьбовладелец платил налог на содержание их отрядов, но затем перешли к экспроприаторской практике. Лесные братья совершали убийства участников карательных экспедиций, представителей полиции, сил самообороны, помещиков, серых баронов, предпринимали налеты на волостные правления, почтовые и телеграфные отделения, организовывали диверсии на железных дорогах, сжигали замки, корчмы и винные лавки, усадьбы и хозяйственные постройки помещиков, убранное для них сено, конфисковывали оружие и деньги. Конфискованные деньги партизаны вносили в кассы социал-демократических организаций. Закрытие церквей и винных лавок осуществлялось под предлогом имевших место фактов неумышленного предательства и выдачи Лесных братьев во время исповедей и при нахождении в нетрезвом состоянии. В центральном органе ЛСДРП "Цине" и листовках Лесных братьев регулярно публиковались списки разоблаченных агентов и предателей, над многими из которых, в том числе над некоторыми пасторами, производились расправы. Всего, по неполным данным генерал-губернатора правления, с апреля по 15 ноября 1906 г. в Курляндской и Лифляндской губерниях было совершено 643 партизанских выступления, из них 211 вооруженных нападений, 372 налета на волостные управления, почтовые и телеграфные конторы, корчмы и казенные винные лавки, 57 поджогов, 3 повреждения телеграфа.

По мнению А. Гейфман, невнимание советской историографии к теме революционного терроризма периода правления Николая II объясняется пренебрежением к проигравшим, т.е. всем политическим партиям, кроме большевистской. Поскольку же террористическая деятельность была связана главным образом с эсерами и анархистами, она и не получила должного исследовательского внимания.

Страницы: 1, 2, 3