Революционный процесс в современной России
Революционный процесс в современной России
ОГЛАВЛЕНИЕ
- 1. РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ: PRO ЕТ CONTRA
- 2. ГОРБАЧЕВ: "РЕФОРМЫ СВЕРХУ"
- 3. ГОРБАЧЕВ: РЕВОЛЮЦИЯ "СВЕРХУ"
- 4. РАДИКАЛЬНАЯ ФАЗА: ОБЩЕЕ И ОСОБЕННОЕ
- 5. НОВЫЕ ЭЛИТЫ И ПОЛИТИКА ТЕРМИДОРА
- 6. ПРОБЛЕМА ЗАВЕРШЕНИЯ СОВРЕМЕННОЙ РОССИЙСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
- ЛИТЕРАТУРА
События 1985-2000 годов в России получили достаточно подробное освещение. По этому периоду есть большая научная, мемуарная, публицистическая литература. Есть примеры анализа событий и в логике реформ, и в логике революции. Многие работы по России, особенно вышедшие после 1990 года так или иначе обсуждают революционный характер происходящих перемен. Однако с этим тезисом согласны далеко не все, причем степень отрицания колеблется от осторожного "есть основания для сомнений" до категоричного "нельзя найти революцию там, где ее не было". Нельзя сказать, что аргументы противников рассмотрения российских событий как революции носят детальный и систематизированный характер. Иногда для подтверждения этого тезиса используются диаметрально противоположные подходы. Можно выделить некоторые общие моменты, позволяющие понять, что стоит за подобным отрицанием.
Аргументы такого рода могут быть связаны с неадекватным восприятием "классического образа революции", то есть того нормативного состояния, которому должна соответствовать Россия. "Но революции не было, и тоталитаризм был не разгромлен героями-освободителями, а умер собственной смертью" -- таков один из используемых аргументов. Между тем именно распад режима как исходный пункт революции считается отличительным признаком так называемых западных революций, к которым относятся французская, российская 1917 года, мексиканская и ряд других. По утверждению Самуэля Хантингтона, "в "западной" модели происходит распад политических институтов старого режима". Заметим, что для отри цания революционного характера происходящих в России перемен используются аргументы и диаметрально противоположного характера: "Могла ли рухнуть центральная власть без какого-либо внешнего давления со стороны отделяющихся [союзных] республик?".
Отрицание революционного характера событий строится и на том, что власть в России была слабой и не обеспечивала реального лидерства в процессе преобразований. "Революционные переломы нуждаются в сильной, предельно и притом демонстративно концентрированной власти... Ничего подобного в России за эти десять лет не наблюдалось. Власть была и выглядела слабой...". Но именно слабость государства, неспособность власти проводить целенаправленную политику, как было показано нами ранее, и отличает революцию от других типов преобразований. Хаотичность, неуправляемость, вынужденный характер перемен, метания -- все эти характеристики, приводимые Ю. Левадой для подтверждения неприменимости категории революции в трактовке российских событий, могут использоваться, как это было продемонстрировано.
Другой аргумент противников трактовки российских событий конца XX века как революции состоит в том, что для соответствия классическому понятию революции здесь недостаточен масштаб обновления элит, то есть "социальные и экономические элиты в целом остались на своих прежних позициях". Между тем, исследования последних десятилетий показали, что и в предшествующих революциях смена элит была далеко не так радикальна, как обычно представляется. Применительно к Английской революции это всегда было общим местом: широко известно, что даже многие сторонники короля смогли выкупить обратно свои конфискованные поместья. Что касается Великой Французской революции, то и здесь значительная часть старой элиты сохранила свое положение. Примерно из 400000 представителей привилегированного сословия во Франции в 1789 году 1158 были казнены, 16 431 эмигрировали. Нои в этом случае многие эмигранты выкупали отобранные у них земли через подставных лиц, что позволило старому привилегированному сословию сохранить статус крупнейшего землевладельца и в послереволюционный период. Примерно в половине департаментов послереволюционной Франции они по-прежнему составляли большинство богатых земельных собственников. А среди новой наполеоновской знати примерно 22,5% вышли из прежнего привилегированного класса.
Совершенно противоречит историческому опыту и отрицание революционного характера происходящих событий только потому, что они не обеспечивают достаточной демократизации общества. Революция и демократия всегда были трудно совместимы, и с этой точки зрения Россия демонстрирует гораздо больше демократических достижений, нежели революции прошлого, которые "обычно давали жизнь не демократии, но авторитаризму".
Наконец, еще один повод для сомнений -- представление об отсутствии в происходящих изменениях реального прорыва в будущее. "В отличие от революций 1789 и 1917 годов, нет ощущения открытия новой эры для человечества. Новые лидеры не предложили новых великих идей, а лишь указывали на необходимость покончить с ошибками прошлого". Аналогичные аргументы используют и для отрицания постиндустриального характера российских событий: "В настоящее время в экономической сфере упор делается на создание рыночной системы, что является... характерной чертой ранней модернизации".
По этому поводу можно привести несколько соображений. Во-первых, для самой России, где почти не осталось людей, помнящих жизнь до революции 1917 года, происшедшие преобразования означали радикальный разрыв с прошлым. Во-вторых, нельзя отрицать, что падение коммунистических режимов в СССР и странах Восточной Европы принципиально изменило картину мира для всего населения земного шара: на место биполярного мира с двумя конкурирующими социальными системами пришли единый мир без глобальной военной конфронтации и безальтернативность рыночной экономики. Наконец, в-третьих, стихийный рынок раннекапиталистической стадии развития нельзя смешивать со своеобразным ренессансом рыночной экономики на этапе ранней постмодернизации. Трансформация коммунистического мира является не возвращением в прошлое, а частью общемирового процесса демократизации и либерализации.
Дискуссии о наличии и сущности революционных преобразований в России в значительной степени связаны с тем, что в большинстве работ по современной российской истории упоминание революции носит по преимуществу формальный характер и не сопровождается концептуальным анализом революционного процесса, определением его характера и границ. По-разному датируется даже начало нынешней революции в России: от прихода к власти М.С. Горбачева (1985 год) до развала Союза после августовского путча 1991 года. Причем для выявления этой исходной точки используются совершенно разные, зачастую произвольные критерии: начало массовых движений "снизу" (1989 год), начало преобразования государственной собственности и подведение под этот процесс законодательной базы (1990 год), переход Горбачева к союзу с радикалами по вопросу о преобразовании Союза (переговоры 9+1 в 1991 году). Очевидно, что все эти подходы базируются на разных критериях и разной трактовке сути революционных процессов в России. Столь же неоднозначным остается ответ на вопрос об окончании революционного процесса.
Сложности анализа современной российской революции связаны с двумя основными факторами. С одной стороны, несмотря на проведение параллелей с различными революциями в прошлом, большинство исследователей не пыталось применить сформулированные на опыте предшествующих революций схемы революционного процесса для анализа событий, происходящих в России. Между тем, по логике своего развития революция в России -- это типично "западная" революция, развивающаяся по тем же законам, что и другие революции этого типа. Мы надеемся показать, что основные процессы, рассмотренные нами в предыдущем разделе, характерны также и для российских событий конца XX века.
С другой стороны, российская революция, как и любая другая, наряду с общими чертами, имеет и свои уникальные особенности. Можно выделить три основные специфические черты российских событий. Во-первых, это эволюционное перерастание "реформ сверху" в "революцию сверху", осуществленное без насильственной смены политической власти, в рамках "эпохи Горбачева". Во-вторых, это отсутствие массовых насильственных действий вообще и революционного террора в частности, что несколько изменило закономерности протекания радикальной фазы и привело к некоторой разорванности во времени революционных преобразований в экономической и политической областях. Наконец, в-третьих, это активное нежелание основных действующих лиц признавать революционный характер происходящих изменений, их отрицательное отношение к революции вообще. Если прав Лябрюс, утверждавший, что "революции происходят вопреки революционерам", то сложно найти более удачный пример для подтверждения этого тезиса, чем современная Россия.
В этом разделе мы будем анализировать ход российской революции, опираясь на общие закономерности революционного процесса и учитывая ту его модификацию, которая связана со специфическими особенностями российских событий. Наша задача состоит не в детальном описании происходящего (чему посвящена обширная литература), а лишь в определении общей линии, "революционной кривой", позволяющей объяснить логику и внутренне закономерный характер событий, которые, на первый взгляд, могут казаться нагромождением случайного стечения обстоятельств, личных амбиций и субъективных особенностей отдельных лидеров.
2. ГОРБАЧЕВ: "РЕФОРМЫ СВЕРХУ"Начиная с послесталинских времен, для советского общества была характерна определенная цикличность развития: смена периодов либерализации и ужесточения регулирования в экономике и политике. Этот цикл был напрямую обусловлен доступными в рамках советской системы альтернативами -- мобилизационной и децентрализационной. Приход М.С. Горбачева вполне мог знаменовать собой старт очередного экономико-политического цикла того же типа и с достаточно предсказуемым результатом: начало реформ, ведущее к некоторому увеличению темпов роста, но сопровождающееся усилением разбалансированности экономики и инфляции, в результате чего реформы сворачиваются, а централизация, хотя бы формально, восстанавливается. Первые полтора года деятельности М.С. Горбачева на посту генерального секретаря ничем серьезно не противоречили подобной перспективе. Проводимые реформы вполне вписывались в тот курс, который начал еще Ю.В. Андропов, и ни в какой мере не порывали с основополагающими принципами существующей системы. Более того, в первоначальный период реформ ставка во многих областях была сделана на активизацию мобилизационного потенциала.В экономике предполагалось проводить курс на ужесточение дисциплины и порядка, а также административного контроля за качеством выпускаемой продукции. Двенадцатая пятилетка (1986-1990) предусматривала увеличение доли накопления в национальном доходе, инвестиционный маневр в пользу наиболее передовых отраслей машиностроения, ускорение экономического роста за счет мобилизации предприятиями внутренних резервов и выполнения ими более напряженных плановых заданий. Необходимость децентрализации не отрицалась, но ее в основном ограничивали отраслями, не связанными с "командными высотами": сельским хозяйством, легкой и пищевой промышленностью, сферой услуг. Предполагалось также, наряду с административными мерами, более активно использовать материальные стимулы к труду, например, коллективный и семейный подряд. Не поднимался вопрос не только об отходе от принципов централизованного планового хозяйства, но и о том, чтобы использовать опыт наиболее ориентированных на рыночные отношения стран социалистического лагеря, в частности Венгрии. Зарубежные специалисты, занимавшиеся событиями в России, отмечали в тот период, что, судя по всему, серьезные рыночные реформы маловероятны и совершенствование экономических отношений пойдет по пути упорядочивания централизованного контроля, сокращения количества бюрократических звеньев и приближения к механизму централизованного управления, характерному для Германской Демократической Республики. Горбачеву приписывают следующее высказывание на встрече с секретарями по экономике Центральных Комитетов коммунистических партий стран Восточной Европы, которое, судя по всему, отражало его мировоззрение в то время: "Некоторые из вас смотрят на рынок как на спасательный круг для ваших экономик. Но, товарищи, вы должны думать не о спасательных кругах, но о корабле. А корабль -- это социализм".В области социальной политики акцент на административные методы также просматривался абсолютно четко. Наиболее ярким примером в этой области остается антиалкогольная кампания, преследовавшая цель административным давлением преодолеть вековую привычку, которая снижала трудовую дисциплину и вела к негативным демографическим тенденциям: уменьшению продолжительности жизни, рождению детей с отклонениями в развитии и т.п. Как отмечал с известным сарказмом один из исследователей горбачевского периода, "Горбачев... провел антиалкогольную кампанию, пытаясь отучить советских граждан от бутылки и предлагая им взамен воспринимать блага модернизации". Другим примером административных ограничений была борьба с нетрудовыми доходами, развернутая одновременно с принятием закона об индивидуальной трудовой деятельности. Все эти меры сопровождались вопиющими перегибами: многочасовыми очередями за спиртным, вырубкой ценных сортов винограда, "помидорным избиением" (уничтожением частных посадок помидоров) в Волгоградской области и т.п.Политические реформы в этот период также не получили особого развития. Дело ограничилось кадровыми перестановками, которые дали возможность прийти к власти новому поколению более молодых и энергичных политиков. Этот процесс, начатый еще при Андропове, резко активизировался с приходом к власти Горбачева. В тоже время новый генсек постепенно отходил от эксцессов предшествующего периода: ослабил преследование диссидентов, уменьшил давление цензуры, допустил более свободный обмен мнениями как в партийном руководстве, так и в обществе в целом. Это направление реформ получило название политики гласности, провозглашенной еще в начале 1986 года. Однако политическая и идеологическая монополия КПСС оставались в неприкосновенности и не ставилась под сомнение даже наиболее радикальными реформаторами из команды Горбачева, речь шла лишь о некотором смягчении жесткости режима.Таким образом, по меньшей мере до начала 1987 года команда Горбачева не предпринимала никаких (или почти никаких) значимых действий, которые можно было бы квалифицировать как попытку глубокого реформирования существующего строя. Тем не менее, уже в этот период существовали серьезные факторы, препятствовавшие возвращению ситуации на рельсы традиционного либе-рализационно-централизационного цикла. И в первую очередь эти факторы были связаны с тем, что в обществе, в котором пытались осуществлять осторожные реформы, уже созрели предпосылки для революции.Во-первых, ухудшение экономической ситуации, связанное с исчерпанием нефтяных доходов, было неизбежным. Безусловно, катастрофические финансовые последствия антиалкогольной кампании (косвенный налог на спиртные напитки являлся одной из основных статей дохода в союзном бюджете), попытка "в лоб" решить проблемы ускорения экономического развития и модернизации народного хозяйства, а также другие ошибки этого периода внесли существенный вклад в обострение экономических проблем. Но не они сыграли решающую роль. Приток нефтедолларов оскудел, и экономике необходимо было приспосабливаться к этому обстоятельству, причем процесс приспособления обещал быть крайне болезненным. Между тем мобилизационные механизмы, на которые делалась ставка в первые годы "перестройки", плохо сочетались с жесткими финансовыми ограничениями. Попытки усиления централизации неизбежно должны были бы натолкнуться на финансовые барьеры, а источники "дешевых денег" в экономике были исчерпаны.Во-вторых, команда Горбачева резко изменила направление внешней политики -- взяла курс на прекращение холодной войны и гонки вооружений, сокращение военных расходов. По некоторым данным, нечто подобное задумывалось еще при Андропове, но было похоронено под давлением генералитета. Уже в октябре 1985 года Горбачев выступил с развернутыми предложенниями по сокращению ядерных вооружений. И хотя никаких существенных решений тогда принято не было, общий тон в отношении Запада начал серьезно меняться. Поскольку служивший обоснованием для "завинчивания гаек" фактор "внешней угрозы" постепенно исчезал, ограничивался и набор возможных идеологических аргументов в пользу свертывания реформ.В-третьих, если в этот период методы реформирования советской системы вполне вписывались в устоявшуюся модель ее развития, то идеология начинала претерпевать принципиальные изменения. С самого начала Горбачев стремился соединить советскую систему с гуманистическими принципами, возрождение которых было характерно для всего мира в послевоенный период и напрямую связано с постмодернизационными процессами. Активизация человеческого фактора, создание возможностей для самореализации людей -- все это входило в непримиримое противоречие с мобилизационными механизмами, предполагавшими в качестве необходимого элемента насилие над личностью. Без этого мобилизационные механизмы просто переставали работать, что совершенно четко проявилось к концу 1986 года.В-четвертых, первый период "перестройки" выявил фундаментальное противоречие в положении нового руководства. С одной стороны, на практике оно предпринимало весьма осторожные шаги, которые не вели к принципиальному разрыву с традициями прошлого. С другой стороны, приход нового, динамичного лидера вызвал в обществе ожидания, далеко превосходящие реальный потенциал проводимых преобразований. В результате сформировалась социальная ситуация, чрезвычайно близкая к начальному этапу революции, характеризуемому Бринтоном как "медовый месяц", а в России кем-то удачно названным "розовым периодом". "К 1985 г. в СССР сложилась... ситуация, при которой большинство элит и контрэлит -- правящих, оппозиционных, диссидентских -- ощущало невозможность сохранения сложившихся порядков. В этом были едины и реформаторы, мечтавшие об укоренении в стране принципов демократии и рынка, и модернизаторы, убежденные, что все проблемы разрешит техническая реконструкция, и "ревизионисты", надеявшиеся на переход к демократическому социализму, и "ортодоксы", верившие в государственный социализм и желавшие восстановить слегка облагороженный сталинизм, очистив его от хрущевско-брежневских напластований".В этой ситуации команда Горбачева, еще не начав революционных преобразований, уже попала в ловушку, типичную для ранних революционных правительств. Иллюзия возможности быстрого, легкого и бесконфликтного решения стоящих перед страной проблем; убежденность в существовании принципиального общественного консенсуса о необходимости и путях преобразований ("мы все в одной лодке", "мы все по одну сторону баррикад"); представления о всесильности новой власти, имеющей широкую поддержку, а потому способной сочетать несочетаемое и совмещать несовместимое (ускорение и перестройку, развитие индивидуальной трудовой деятельности и борьбу с нетрудовыми доходами) -- все эти характеристики, присущие раннему этапу "власти умеренных", могут быть в полной мере отнесены и к начальному периоду перестройки.Раннее революционное правительство обычно осознает себя "самым популярным правительством", что приводит к двоякого рода последствиям. С одной стороны, оно оказывается неспособным проводить непопулярные меры, даже если их неотложность очевидна. С другой стороны, оно крепко привязано к программе преобразований, сложившейся еще в дореволюционный период и имевшей широкую общественную поддержку, а потому неспособно преодолеть ограниченность старой программы, даже когда того настоятельно требует жизнь.
