«Выигрыш» в этой «Игре» также несколько изменился. Точнее, изменились инструменты его достижения. Осталось желание контролировать ситуацию в регионе, а также перемещение имеющихся в регионе ресурсов в нужном для себя направлении. Однако сейчас это достигается не военной оккупацией и установлением протекторатов, а межгосударственными договорами, инвестициями, строительством трубопроводов, железнодорожных и автомобильных трасс. То есть в любом случае происходит это с гораздо большим учетом интересов местных элит, чем в предыдущих раундах «Игры». Впрочем, голый военный фактор, как показывают события вокруг Афганистана, и наличие Организации договора о коллективной безопасности тоже не исключается полностью. Условно можно считать, что новый период «Игры» начался вместе с распадом Советского Союза.
Также необходимо отметить, что события сейчас развиваются гораздо быстрее, чем в девятнадцатом веке, а значит, и фиксируемые результаты, на которые в позапрошлом веке требовались десятилетия, теперь достигаются за несколько лет. В этом случае можно признать, что на данном этапе Россия добилась весьма значимых для себя результатов. Прежде всего, почти уйдя из Центральной Азии в начале 1990-х, Россия вновь сумела туда вернуться. Одно из объяснений этого мало отличается от закономерностей, сработавших еще в девятнадцатом веке: ей вновь оказалось проще «добраться» до региона. Правда, теперь сыграла свою роль не физическая, а экономическая география, то есть не разница между степными и горными путями, а давно проложенные коммуникации из центральноазиатских стран, так или иначе завязанные на Россию. Поэтому усиление экономических позиций России почти автоматически привело к распространению ее влияния на Центральную Азию. Произошло это благодаря естественному ходу событий и работе простых экономических факторов.
При этом стоит заметить, что реакция западных игроков новой «Большой Игры» на усиление влияния России в Центральной Азии не слишком отличается от английских заявлений времен классического российско-британского противостояния. Россия в Центральной Азии вновь объявляется угрозой. Теперь, правда, угроза эта, если не считать непременных рассуждений о «поддержке недемократических режимов», видится в основном в том, что «Русский медведь» (а этот термин, как и в девятнадцатом, и двадцатом веке, вполне распространен на страницах западной прессы) подмял под себя все поставки энергоносителей из региона и теперь угрожает свободолюбивым народам Европы, эти энергоносители закупающим.[30 c. 291]
Глава 3. Реакция британской колониальной администрации и индийцев на российские проекты завоевания Индии
Политические процессы в Британской Индии, в том числе эволюция системы буржуазно-политических институтов, были результатом противоборства и взаимодействия двух сил: британского колониального режима и индийского национального движения. При этом колониальная администрация играла направляющую роль, в значительной степени определяя характер, темпы и границы политического процесса. Дабы укрепить свои позиции в Индии и не допустить опасной радикализации настроений в местном обществе, британские власти стремились направить политическую активность индийцев в конституционное русло. С этой целью был взят курс на постепенное инкорпорирование представителей индийской политической элиты в структуры колониального государственного механизма. Отражением этого курса явилась серия конституционных реформ, проводившихся в колонии со второй половины XIX века, в результате которых к моменту получения Индией независимости здесь сложились основы политических институтов, основанных на принципах западного парламентаризма.
В свою очередь, успех политической модернизации в Индии, начавшийся в колониальный период, напрямую зависел от понимания индийской политической элитой сути происходящих процессов, готовности осваивать нормы и институты политической демократии и сохранять их преемственность. Движение за независимость не сводилось только к борьбе за политический суверенитет, но и предполагало процесс политической трансформации индийского общества на путях освоения и адаптации западных политико-правовых и социально-экономических ценностей. С момента своего возникновения в 1885 году Индийский национальный конгресс являлся ведущей политической силой страны, действующей в этом направлении. Конституционные реформы, сопровождающиеся постепенным расширением представительства индийцев в управленческих структурах, рассматривались основателями ИНК как основной путь продвижения Индии к самоуправлению. Со временем арсенал тактических методов Конгресса расширялся, но парламентские формы борьбы сохраняли свою первостепенную значимость.[28 c. 319]
3.1 Индийские посольства в Россию как реакция на российские проекты военного вторжения в Индию
Нельзя не заметить, что перемены в российской восточной политике в начале XIX века, мотивы ее продвижения на юг Центральной Азии рассматриваются в публикациях достаточно обстоятельно. Только с той лишь разницей, что если одни авторы подходят к освещению проблемы с некоторой долей объективизма, то другие - начисто отвергают его и подменяют субъективизмом, а порой типичной замшелой фальсификацией. Уже при беглом знакомстве с публикациями бросается в глаза тот факт, что во многих из них упускается из виду весь более чем столетний период развития отношений России с государствами Центральной Азии после Петра I. А ведь для них, как уже говорилось, были характерны прежде всего динамизм и эволюционность, в чем сказался решительный отход от стереотипов прошлого. Особенно примечательно то, что вплоть до 40-х годов XIX века и несколько позднее Россия избегала вооруженной конфронтации и даже мелких конфликтов с сопредельными государствами, чего никак нельзя сказать о Хиве, Бухаре и Коканде, оказывавших давление друг на друга из-за территориальных споров. Кроме того, с начала XIX века Россия разморозила дипломатические отношения с Хивинским ханством, прерванные после трагических событий 1717 г. Сюда осенью 1819 г. прибыло посольство капитана Н.Н.Муравьева, обсудившее с хивинскими властями широкий круг проблем, связанных с совершенствованием двусторонних торговых связей и усилением безопасности торговых путей. Приблизительно через год, в октябре 1820 г., из Оренбурга в Бухару выехало посольство А.Ф.Негри, в задачу которого так же входили разработка и принятие нового совместного российско-бухарского торгового соглашения. Что касается дипломатических усилий Хивы и Бухары, то и они не раз снаряжали различные миссии в российскую столицу. Так, еще в 1801 г. Санкт-Петербург посетило бухарское посольство во главе с Хаит-Мухаммедом, заверившее Российское правительство о готовности эмира Хайдар-хана к расширению двустороннего сотрудничества. Это подтвердило в 1802 г. и новое бухарское посольство Ишмухаммеда Байкишиева, посетившее российскую столицу с официальным визитом. Набиравшие обороты дипломатические обмены продолжались и в последующие годы, постепенно расширяя и обогащая, хотя и не так легко и просто, как может показаться на первый взгляд, правовое поле сотрудничества между Россией и государствами Центральной Азии. Словом, позитивные факторы, ясно указывавшие на эволюционный характер развития отношений, были налицо.
Так что же послужило решающим толчком к радикальному пересмотру политического курса России в регионе Центральной Азии, на Востоке в целом в начале XIX века, отзвуки которого дают о себе знать и сегодня по прошествии почти двух столетий? Однозначно ответить на этот вопрос сложно, ибо любая серьезная государственная политика всегда аккумулирует в себе множество мелких и мельчайших слагаемых, обволакивающих одну единственную - стержневую, определяющую всю стратегию и тактику действий. Распознать ее удается не всегда и не всем, тем более, если такая цель тем или иным автором перед собой и не ставится вовсе. Поэтому удивляться тому довольно широкому разнообразию мнений, порой диаметрально противоположных, о мотивах продвижения России на юг Центральной Азии, кочующих по страницам западных изданий, не приходится. Например, Т.М.Мастюгина и Л.С.Перепелкин, кстати, российские ученые, работающие в институтах Российской Академии наук, в книге, посвященной этнической истории России, изданной под редакцией историка-востоковеда и политолога проф. В.В.Наумкина, российскую политику на всем протяжении XVIII - XIX веков называют «аннексионистской» и к тому же еще и «имперской». «…Территориальное расширение России в XVIII и XIX веках, - утверждают они, - направленное на аннексию других государств, расположенных в центрах древних цивилизаций (Центральная Азия, Кавказ…), имело отчетливо имперский характер». Столь категоричное, причем в корне ошибочное суждение оказалось в унисон «изысканиям» многих западных ученых, в частности, доктора философии и политологии, профессора Ширен Т.Хантер, специалиста по проблемам реформистского ислама, автора крайне тенденциозной работы «Ислам в России: политика идентичности и безопасности». Не обременяя себя осмотрительным обращением с терминологией и определениями, она продвижение России к южным рубежам Центральной Азии квалифицируется как «русское завоевание», называет и его временные рамки - с 1820-х до 1900-х годов, не разъясняя суть этой в общем-то довольно странной периодизации. Далее, не останавливаясь на целях российской политики, в книге указывается, что «Россия, расширяя свои границы на юг, все более и более приобретала признаки классической колониальной империи. Преемники Екатерины вообще не предпочитали вести ее просвещенную политику и к 1860-м годам российские власти перешли на путь в большей степени империалистический и прибегали к явно ассимиляторской политике в отношении мусульман…». Но тут же, чтобы как-то смягчить чрезмерную жесткость утверждения, делается оговорка, что «эта политика применялась с различной степенью интенсивности в разное время и в различных частях империи». Из этого сам собой напрашивается вывод, что аннексионистская суть вытекала из самой «имперской» природы Российского государства, следовательно, в ней и нужно искать главный мотив расширения России в направлении как на север, так и на юг и запад. Приходится только удивляться тому, откуда такая неоправданная и ничем не обоснованная категоричность в рассуждениях бывшего дипломата - в прошлом члена иранской дипломатической миссии в Лондоне и Женеве, работавшей одно время даже при ООН, а впоследствии - сотрудника Гарвардского и Джорджтаунского университетов, Фонда Карнеги, Центра стратегических и международных исследований в Вашингтоне, европейских политических исследований (CEPS) в Брюсселе и т.д., и т.п. Забегая вперед, заметим, что именно в период правления Екатерины II и ее преемников в России были осуществлены практические шаги по гармонизации отношений с мусульманами, сняты ограничения на исповедование ислама, заключение смешанных браков, были открыты конфессиональные школы и медресе, строились мечети и т.д. О какой ассимиляции в таких условиях может идти речь? Что же касается взаимовлияния и трансформации самых различных культур, в том числе православной и мусульманской, то это - процесс вполне естественный, объективный и закономерный, регулируемый в целом не государством, а самими людьми, их духовным настроем и интеллектом.[8 c. 493]
Сара Дж.Ллойд в той самой своей статье, к которой мы уже обращались, избегает резких суждений и употребления понятий типа «имперская политика», «аннексия» и т.п. Одним из решающих факторов поступательного расширения России на юг она считает стремление решить наболевший пограничный вопрос, который, как показывала практика, действительно служил главной причиной нередких конфликтов в зонах соприкосновения сопредельных стран. В тот период, указывает она, границы государств Центральной Азии окончательно еще не сложились, они «были неустойчивы и представляли наживу для других». Об этом же пишет и Сарфраз Хан, указывая на то, что на западе, т.е. в районе Казахских степей естественная граница с Хивинским ханством отсутствовала и поэтому ее условной линией считали 80-ю или 81-ю восточную долготу. Кстати, хивинские власти с этим не были согласны и предлагали провести пограничную линию намного севернее, по реке Урал.
Российское продвижение на юг Центральной Азии С.Сусеку представляется всего лишь как очередное звено в цепи череды «колониальных захватов», берущих начало еще со времен Ивана Грозного. Бросая ретроспективный взгляд на становление и укрепление Российского государства, он проводит параллель между направлениями его развития на различных этапах истории и не обнаруживает в них никаких существенных различий. Остановимся на приводимых им аргументах более подробно, учитывая, что они изложены одним из авторитетных на Западе исследователей истории России и Центральной Азии. «Завоевание Россией новой, нерусской, неславянской, нехристианской мусульманской территории, - подчеркивает С.Сусек, - конечно, имело прецеденты и в прошлом: Иван (Грозный) уничтожил в 1552 году Казанское ханство, в 1556 году - Астраханское, а Екатерина аннексировала в 1783 году крупное Крымское ханство. Эти завоевания носили на себе все признаки колонизации современного типа, имели элементы, родственные с испанскими». А ведь даже неискушенному читателю из школьных учебников по истории известно, что Казанское и Астраханское ханства образовались после распада Золотой Орды на территориях, некогда входивших в состав Русского государства и захваченных монголо-татарскими завоевателями под предводительством Батыя в середине XIII века. Более двухсот лет (до конца XV века) народы Поволжья находились под кровавым и тяжелым игом татарских ханов и вернулись под защиту Руси после их сокрушительного разгрома войсками Ивана Грозного. Что касается присоединения Крыма, то и здесь есть над чем поразмыслить. Как известно, в 1768 году войска крымского хана - турецкого вассала - вторглись в южные русские земли, спровоцировав затяжную русско-турецкую войну. Она закончилась в 1774 году полным разгромом захватчиков. В соответствии с мирным договором, подписанным в небольшом селении Кючук-Кайнарджи, к России перешла значительная часть побережья Черного моря и крымский хан де-факто лишился самостоятельности. В 1783 году он отрекся от власти и Крым полностью присоединился к России. Так что же тут общего между освобождением Россией от монголо-татарского ига народов Поволжья и Крыма и «современного типа испанскими» колонизациями? Разве можно сравнивать с по сути мирным (за исключением небольших вооруженных стычек) продвижением России на юг Центральной Азии с геноцидом, развязанным испанскими конкистадорами в XV-XVI веках в Центральной Америке против местных индейцев, захваты их земель, порабощение и эксплуатацию, разрушение и уничтожение целых городов и селений на полуострове Флорида в Северной Америке, в Центральной Мексике, уничтожение древней культуры ацтеков и полное разрушение их столицы Теночтитлана, завоевание в Южной Америке Перу и уничтожение цивилизации инков, кровавую расправу с безоружными индейцами в городе Кахамарка, колонизацию Чили, Ла-Плато и многих других древних государств?! Продолжалось подобное и на протяжении XVII-XVIII веков, обрекая народы покоренных стран на рабство, нищету и прозябание. Думается, какие-либо сравнения или параллели здесь просто неуместны. [21 c. 307]
Считая, видимо, сравнение российской восточной политики с испанской колонизацией недостаточной, С.Сусек далее указывает на ее схожесть и с колониальной экспансией в XIX веке европейских держав, которая была продиктована главным образом борьбой за передел сфер влияния, овладение новыми рынками сбыта и дешевыми источниками сырья. «Российское проникновение в Сибирь, захват Центральной Азии, - разъясняет он, - …имели все признаки, схожие с европейской колониальной экспансией XIX века». При этом ее побудительными мотивами автор считает возможность получения «богатых и дешевых источников сырья, таких, например, как хлопок для русской текстильной промышленности, обеспечение привилегированной позиции для российской торговли, легкость и быстроту военных операций, в которых масса дисциплинированного и хорошо вооруженного войска, обладавшего современной европейской мощью, могла победить значительно превосходящие (по численности. - М.Н.) местные силы». С.Сусек и здесь путает две несравнимые величины. Во-первых, Сибирское ханство, расположенное в Западной Сибири, было образовано монголо-татарскими захватчиками на землях, которые осваивались еще новгородцами. В конце XVI века, в канун освободительного похода Ермака, им правил татарский ставленник Кучум-хан, известный своей жестокостью и получавший дань в пользу Золотой Орды. В 1582 году отряд Ермака, в котором насчитывалось всего 800 вольных казаков, разгромил татар и Сибирь добровольно вошла в состав Русского государства, следовательно, не могла служить такой же колонией, какие имели в XIX веке многие развитые европейские державы, например, Великобритания, Соединенные Штаты или Франция. Во-вторых, продвижение России в глубь Центральной Азии, сопровождавшееся использованием вооруженных сил, бесспорно, напоминало по внешним признакам «захват» территории. Однако по своей объективной сути оно было нацелено собственно не на расширение территории Российской империи, а установление контроля над рыночным пространством, где она осуществляла экономические контакты в условиях постоянных вооруженных столкновений между Хивой, Бухарой и Кокандом, а также систематической угрозы агрессии со стороны Ирана, Афганистана и некоторых других стран. Ситуация усугублялась тем, что Российское правительство, несмотря на напряженные дипломатические усилия, из-за бездействия местных правителей не могла реально обеспечить безопасность своих торговых караванов и граждан, которые часто оказывались жертвами неподконтрольных правительствам кочевых племен. Они, кстати, направлялись не только в Приаралье, но и транзитом через его территорию в Индию и Китай, страны Ближнего Востока. В результате российская экономика несла огромные убытки, и страна была вынуждена выплачивать крупные суммы неустойки из-за срывов коммерческих обязательств. Можно согласиться с С.Сусеком лишь в том, что среди мотивов продвижения России в глубь Центральной Азии присутствовали интересы и промышленного капитала - получение доступа к дешевым и надежным источникам сырья, создание привилегированных условий для российской торговли и т.п., что было характерно и для экспансии всех европейских стран, каждая из которых заботилась в первую очередь о национальных приоритетах. Вместе с тем автор оставляет вне поля зрения другие куда более существенные мотивы, игравшие определяющая роль при разработке стратегии продвижения России на юг Центральной Азии. Речь идет, прежде всего, о противодействии торгово-экономической и военной экспансии в регион Англии, использовавшей весь арсенал средств для осуществления новых колониальных захватов в Прикаспии и Приаралье, о чем будет сказано ниже.
