Прекрасная вещь - любовь к отечеству, но есть ещё нечто более прекрасное - это любовь к истине. Любовь к отечеству рождает героев, любовь к истине создаёт мудрецов, благодетелей человечества. Любовь к родине разделяет народы, питает национальную независимость и подчас одевает землю в траур; любовь к истине распространяет свет знания, создаёт духовные наслаждения, приближает людей к Божеству. Не через родину, а через истину ведёт путь на небо. Правда, мы, русские, всегда мало интересовались тем, что - истина, а что - ложь, поэтому нельзя сердиться на общество, если несколько язвительная филипика против его немощей задела его за живое. И потому, смею уверить, во мне нет ни тени злобы против этой милой публики, которая так долго и так коварно ласкала меня; я хладнокровно, без всякого раздражения, стараюсь отдать себе отчёт в моём странном положении.
Я никогда не добивался народных рукоплесканий, не искал милостей толпы; я всегда думал, что род человеческий должен следовать только за своими естественными вождями....
Посмотрите от начала до конца наши летописи - вы найдёте в них на каждой странице глубокое воздействие власти, непрестанное влияние почвы и почти никогда не встретите проявлений общественной воли.
П. Я. Чаадаев. Философические письма. -В кн. : Россия глазами русского. -СПб. : 1991. С. 22-25, 27-30, 93, 107, 140, 153.
П. Я. Чаадаев. Отрывки и афоризмы. 1840-1850 гг.
К тому же в русском народе есть что-то неотвратимо неподвижное, безнадёжно не нарушаемое, а именно - его полное равнодушие к природе той власти, которая им управляет. Ни один народ мира не понял лучше нас знаменитый текст Писания: ”Несть власти аще от Бога”. Установленная власть всегда для нас священна. Как известно, основой нашего социального строя служит семья, поэтому русский народ ничего другого никогда и не способен усматривать во власти, кроме родительского авторитета, применяемого с большей или меньшей суровостью, и только. Всякий государь, каков бы он ни был, для него батюшка. Мы не говорим, например, я имею право сделать то-то и то-то, мы говорим: это разрешено, а это не разрешено. В нашем представлении не закон карает провинившегося гражданина, а отец наказывает непослушного ребёнка. Наша приверженность к семейному укладу такова, что мы с радостью расточаем права: отцовства по отношению ко всякому, от кого зависим. Идея законности, идея права для русского народа бессмыслица, о чём свидетельствует беспорядочная и странная смена наследников престола вслед за царствованием Петра Великого, в особенности же ужасный эпизод междуцарствования. Очевидно, если бы природе народа свойственно было воспринимать эти идеи, он бы понял, что государь, за которого он проливал кровь, не имел ни малейшего права на престол, а в таком случае ни у первого самозванца, ни у всех остальных не нашлось бы той массы приверженцев, производивших опустошения, ужасавшие даже чужеземные шайки, шедшие вслед за ними. свойственно было воспринимать эти идеи, он бы понял, что государь, за которого он проливал кровь, не имел ни малейшего права на престол, а в таком случае ни у первого самозванца, ни у всех остальных не нашлось бы той массы приверженцев, производивших опустошения, ужасавшие даже чужеземные шайки, шедшие вслед за ними. Никакая сила в мире не заставит нас выйти из того круга идей, на котором построена вся наша история, который ещё теперь составляет всю поэзию нашего существования, который признаёт лишь право дарованное и отмечает всякую мысль о праве естественном; и что бы ни совершилось в слоях общества, народ в целом никогда не примет в этом участия; скрестив руки на груди любимая поза чисто русского человека - он будет наблюдать происходящее и по привычке встретит именем батюшки своих новых владык, ибо - к чему тут обманывать себя самих - ему снова понадобятся владыки, всякий другой порядок он с презрением или гневом отвергает.
П. Я. Чаадаев. Избранные произведения и письма. —М. :1991. С. 202-203.
К. Н. Леонтьев. Византизм и славянство. 1873 год.
Условия русского православного царизма были ещё выгоднее. Перенесённый на русскую почву византизм встретил не то, что он находил на берегах Средиземного моря, не племена, усталые от долгой образованности, не страны, стеснённые у моря и открытые всяким враждебным набегам .... нет! он нашёл страну дикую, новую, едва доступную, обширную, он встретил народ простой, свежий, ничего почти не испытавший, простодушный, прямой в своих верованиях. Вместо избирательного, подвижного, пожизненного диктатора византизм нашёл у нас Великого Князя Московского, патриархального и наследственно управлявшего Русью. В византизме царила одна отвлечённая юридическая идея: на Руси эта идея обрела себе плоть и кровь в царских родах, священных для народа. Родовое монархическое чувство, этот великорусский легитимизм, был сперва обращён на дом Рюрика, а потом на дом Романовых. Родовое чувство, столь сильное на Западе в аристократическом элементе общества, у нас же в этом элементе всегда гораздо слабейшее, нашло себе главное выражение в монархизме. Имея сначала вотчинный (родовой) характер, наше государство этим самым развилось впоследствии так, что родовое чувство общества у нас приняло государственное направление. Государство у нас всегда было сильнее, глубже, выработаннее не только аристократии, но и самой семьи.
Россия глазами русского. —М. :1991. С. 182-183.
В. С. Соловьёв. Русская идея. 1888 год.
Я имею в виду вопрос о смысле существования России во всемирной истории. Когда видишь, как эта огромная империя с большим или или меньшим блеском в течение двух веков выступала на мировой сцене, когда видишь, как она по многим второстепенным вопросам приняла европейскую цивилизацию, упорно отбрасывая её по другим, более важным, сохраняя таким образом оригинальность, которая, хоя и является чисто отрицательной, но не лишена тем не менее своеобразного величия, -когда видишь этот великий исторический факт, то спрашиваешь себя: какова же та мысль, которую он скрывает за собою или открывает нам; каков идеальный принцип, одушевляющий это огромное тело, какое новое слово этот новый народ скажет человечеству; что желает он сделать в истории мира? Чтобы разрешить этот вопрос, мы не обратимся к общественному мнению сегодняшнего дня, что поставило бы нас в опасность быть разочарованными событиями последующего дня. Мы поищем ответа в вечных истинах религии. Ибо идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности. Мы должны рассматривать человечество в его целом, как великое собирательное существо или социальный организм, живые члены которого представляют различные нации. С этой точки зрения очевидно, что ни один народ не может жить в себе, через себя и для себя, но жизнь каждого народа представляет лишь определённое участие в общей жизни человечества. Органическая функция, которая возложена на ту или другую нацию в этой вселенской жизни, — вот её истинная национальная идея, предвечно установленная в плане бога. Россия глазами русского. —М. :1991. С. 312.
Н. С. Трубецкой. О туранском элементе в русской культуре. 1925 год. Московское царство возникло благодаря татарскому игу. Московские цари, далеко не закончив ещё “собирания русской земли”, стали собирать земли западного улуса великой монгольской монархии: Москва стала мощным государством лишь после завоевания Казани, Астрахани и Сибири. Русский царь явился наследником монгольского хана. “Свержение татарского ига” свелось к замене татарского хана православным царём и к перенесению ханской ставки в Москву. Даже персонально значительный процент бояр и других служилых людей московского царя составляли представители татарской знати. Русская государственность в одном из своих истоков произошла из татарской, и вряд ли правы те историки, которые закрывают глаза на это обстоятельство или стараются преуменьшить его значение. Но, если такое игнорирование татарского источника русской государственности оказывается возможным, то, конечно, потому, что во внутреннем содержании и в идеологическом оправдании русской государственности ярко выступают элементы, не находящие прямых аналогий в татарской государственности: это - православие и византийские традиции. Чудо превращения татарской государственности в русскую осуществилось благодаря напряжённому горению религиозного чувства, благодаря православно-религиозному подъёму, охватившему Россию в эпоху татарского ига. Это религиозное горение помогло древней Руси облагородить татарскую государственность, придать ей новый религиозно-этический характер и сделать её своей. Произошло обрусение и оправославление татарщины, и московский царь, оказавшийся носителем этой новой формы татарской государственности, получил такой религиозно-этический престиж, что перед ним поблекли и уступили ему место все остальные ханы западного улуса. Массовый переход татарской знати в православие и на службу к московскому царю явился внешним выражением этой моральной притягательной силы.
Там же. С. 72-73.
П. Н. Савицкий. Степь и оседлость. 1922 год.
Без “татарщины” не было бы России. Нет ничего более шаблонного и в то же время неправильного, чем превозношение культурного развития до-татарской “Киевской” Руси, якобы уничтоженного и оборванного татарским нашествием. Мы отнюдь не хотим отрицать определённых - и больших - культурных достижений Древней Руси 11 и 12 века; но историческая оценка этих достижений есть оценка превратная, поскольку не отмечен процесс политического и культурного измельчания, совершенно явственно происходивший в до-татарской Руси от первой половины 11 к первой половине 13 века. Это измельчание выразилось в смене хотя бы относительного политического единства первой половины 11 века удельным хаосом последующих годов; оно сказалось в упадке материальных возможностей, например, в сфере художественной. В области архитектуры упадок этот выразился в том, что во всех важнейших центрах эпохи храмами наиболее крупными по размерам, наиболее богатыми в отделке неизменно являются наираннепостроенные: позднейшие киевские бледнеют перед Св. Софией, позднейшие черниговские - перед Св. Спасом, позднейшие новгородские - перед Св. Софией Новгородской, позднейшие владимиро-суздальские - перед Успенским собором.
Мы не будем касаться этических достоинств одних и других храмов; в отношении к размерам материальным Русь начала 13 века являет картину ничтожества: в сравнении с западом - различие масштабов десятикратное, стократное; подлинная “отсталость” , возникающая не вследствие, но до татарского ига. Ту беспомощность, с которой Русь предалась татарам, было бы нелогично рассматривать, как “роковую случайность” ; в бытии дотатарской Руси был элемент неустойчивости, склонность к деградации, которая ни к чему иному, как чужеземному игу, привести не могла. Эта черта, общая целому ряду народов; средневековая и новейшая история отдельных славянских племён построена, как по одному шаблону: некоторый начальный расцвет, а затем, вместо укрепления расцвета, разложение, упадок, “иго”. Такова история ославянившихся болгар, сербов, поляков. Такова судьба дотатарской Руси. Велико счастье Руси, что в момент, когда в силу внутреннего разложения она должна была пасть, она досталась татарам, и не кому другому. Татары - “нейтральная”, культурная Среда, принимавшая “всяческих богов” и терпевшая “любые культуры”, пала на Русь, как наказание Божие, но не замутила чистоты национального творчества. Если бы Русь досталась туркам, заразившимся “иранским фанатизмом и экзалькацией”, её испытание было бы многажды труднее, и доля - горше. Если бы её взял Запад, он вынул бы из неё душу.... Татаре не изменили духовного существа России; но в отличительном для них в эту эпоху качестве создателей государств, милитарно-организующейся силы, они несомненно повлияли на Русь. Действием ли примера, привитием ли крови правящим, они дали России свойство организоваться военно, создавать государственно- принудительный центр, достигать устойчивости; они дали ей качество - становиться могущественной “ордой”.
Там же. С. 123-124.
Г. П. Федотов. Судьба империй. 1952 год.
Вся история может быть рассматриваема (и даже преимущественно рассматривалась в узко политической историографии) как смена процессов интеграции и дезинтеграции. Можно назвать первый процесс ростом, развитием, объединением или же завоеванием, порабощением, ассимиляцией; второй - упадком, разложением или освобождением, рождением новых наций, в зависимости от того, какая государственность или народность стоит в центре наших интересов. Гальская война Цезаря принесла с собой смерть кельтской Галлии и рождение Галлии римской. Разложение Австро-Венгрии есть освобождение - Чехии, Польши и Югославии. Объективная же или сверхнациональная оценка историка колеблется. Рост государства означает расширение зоны мира, концентрацию сил, и, следовательно, успехи материальной культуры. Но гибель малых или слабых народов, ими поглощённых, убивает, часто навеки, возможность расцвета других культур, иногда многообещающих, быть может, качественно высших по сравнению с победоносным соперником. Эти гибнущие возможности скрыты от глаз историка, и потому наши оценки великих империй или, точнее, факта их образования и гибели, содержат так много личного и условного. В отличие от евразийцев, мы признаём безусловным бедствием создание монгольской империи Чингисхана и относительным бедствием торжество персидской монархии над эллинизмом. С нашей точки зрения , империя Александра Великого и его наследница - Римская - создали огромные культурные ценности, хотя в случае Рима нельзя не сожалеть о многих нераспустившихся ростках малых латинизированных культур. Враги греческого гуманизма, которых так много в наше время, конечно, другого мнения. Борьба эллинства и Востока ещё продолжается в нашей современной культуре.
Когда экспансия государства переходит в ту стадию, которая позволяет говорить об империи? На этот вопрос не так легко ответить. Во всяком случае, нельзя сказать, что империя есть государство, вышедшее за национальннные границы, потому что национальное государство (если связывать национальность с языком) явление довольно редкое в истории. Может быть, правильное определение было бы: империя - это экспансия за пределы длительно-устойчивых границ, перерастание сложившегося исторически оформленного организма.
Историки давно говорят о Египетской империи для эпохи азиатских завоеваний Рамесидов, о Вавилонско-Ассирийской и Персидской империях - в их расширении за пределы Междуречья и Ирана до берегов Средиземного моря. Рим превращается в империю, когда выходит из границ Италии; европейские державы, когда приобретают обширные колониальные владения за океаном. Но завоевание или ассимиляция немцами западных славян или руссками славянами финов не создали империи. Выход государства, даже непрерывно растущего, из его привычной геополитической сферы есть тот момент, когда количество переходит в качество? рождается не новая провинция, но империя с её особым универсальным политическим самосознанием. Есть ещё одна неожиданная сторона русского западничества. Россией вообще интересовались мало, её имперской историей ещё меньше. Так и случилось, что почти все нужные исследования в области национальных и имперских проблем оказались предоставленными историкам националистического направления. Те, конечно, строили тенденциозную схему русской истории, смягчавшую все тёмные стороны исторической государственности. Эта схема вошла в официальные учебники, презираемые, но поневоле затверженные и не встречавшие корректива. В курсе Ключевского нельзя было найти истории создания и роста Империи. Так укоренилось в умах не только либеральной, но отчасти и революционной интеллигенции наивное представление о том, что русское государство, в отличие от всех государств Запада, строилась не насилием, а мирной экспансией, не завоеванием, а колонизацией. Подобное убеждение свойственно националистам всех народов. Французы с гордостью указывают на то, что генерал Федерб с ротой солдат подарил Франции Западную Африку, а Лиоте был не столько завоевателем Марокко, сколько великим строителем и организатором. И это правда, то есть одна половина правды. Другая половина, слишком легко бросающаяся в глаза иностранцам, недоступна для националистической дальнозоркрсти. Несомненно, что параллельный немецкому Марш на Восток оставил меньше кровавых следов на страницах истории. Это зависило от редкой населённости и более низкого культурного уровня восточных финнов и сибирских инородцев сравнительно с западными славянами. И однако - как упорно и жестоко боролись хотя бы вогулы в 15 веке с русскими “колонизаторами”, а после них казанские инородцы и башкиры. Их восстания мы видим при потрясении русской государственности - в Смутное время, при Петре, при Пугачёве. Но с ними исторические споры покончены. Несмотря на искусственное Воскресение восточно-финских народностей, ни Марийская, ни Мордовская республика не угрожают целостности России. Уже с татарами дело сложнее. А что сказать о последних завоеваниях Империи, которые несомненно куплены обильной кровью: Кавказе, Туркестане?
Мы любим Кавказ, но смотрим на его покорение сквозь романтические поэмы Пушкина и Лермонтова. Но даже Пушкин обронил жёсткое словцо о Цицианове, который “губил, ничтожил племена”. Мы заучили с детства о мирном присоединении Грузии, но мало кто знает, каким вероломством и каким унижением для Грузии Россия отплатила за её добровольное присоединение. Мало кто знает и то, что после сдачи Шамиля до полмиллиона черкесов эмигрировало в Турцию. Это всё дела недавних дней. Кавказ никогда не был замирён окончательно. То же следует помнить о Туркестане. Покорённый с чрезвычайной жестокостью, он восставал в годы первой войны, восставал и при большевиках. До революции русское культурное влияние вообще было слабо в Средней Азии. После революции оно было такого рода, что могло сделать русское имя ненавистным.
Наконец, Польша, эта незаживающая (и поныне) рана в теле России. В конце концов вся русская интеллигенция - в том числе и националистическая - примирилась с отделением Польши. Но она никогда не сознавала ни всей глубины исторического греха, совершаемого - целое столетие - над душой польского народа, ни естественности того возмущения, с которым Запад смотрел на русское владычество в Польше. Именно Польше Российская Империя обязана своей славой “тюрьмы народов”. Там же. С. 328-329, 338-339.
Н. А. Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма
Марксизм даёт, конечно, большие основания истолковывать марксистскую доктрину, как последовательную систему социологического детерминизма. Экономика определяет всю человеческую жизнь, от неё зависит не только всё строение общества, но и вся идеология, вся духовная культура, религия, философия, мораль, искусство. Экономика есть базис, идеология есть надстройка. Существует неотвратимый объективный общественно-экономический процесс, которым всё определяется. Форма производства и обмена есть как бы первородная жизнь и от неё остальное зависит. В человеке мыслит и творит не он мам, а социальный класс, к которому он принадлежит, он мыслит и творит, как дворянин, крупный буржуа, мелкий буржуа или пролетарий. Человек не может освободиться от определяющей его экономики он её лишь отражает. Такова одна сторона марксизма. Власть экономики в человеческой жизни не Марксом выдумана и не он виновник того, что экономика так влияет на идеологию. Маркс увидел, это в окружавшем его капиталистическом обществе Европы. Но он обобщил это и придал этому универсальный характер. То, что он открыл в капиталистическом обществе своего времени, он признал основой всякого общества. Он многое открыл в капиталистическом обществе и много верного сказал о нём, но ошибка его заключалась в универсализации частного.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26
