Из приведенных цитат следует, что последствия революции бы-ли одинаково плачевны как для языка, так и для экономики России. Противники большевиков считали революцию шагом назад буквально во всем, и они были правы: потенциал нового строя еще не начал работать. Пока же было только разрушение старого и борьба с ним.
И вся эта ужасная веха в истории России началась 25 октяб-ря.... Хотя.... много ли осталось после революции от России? Полковник С. А. Коренев: ”.... проходит всего одна ночь, и Россия становится Совдепией” (157). Этим коротким предложением русский офицер попал в “десятку”. На месте старой России воз-никло новое государство, стремившееся уничтожить и испошлить самую память о ней. Как выразился Л. Троцкий о старой России: ”Бывшая империя царей” (158). Два поколения русских жили в ненависти к дореволюционной России - таким был итог большевистской пропаганды. Сейчас стало очевидным, что было с Россией в 1917-м, и то, читая воспоминания об этом - мороз по коже. А что чувствовали те, кто остался в России и кто, не обла-дая пролетарским происхождением и будучи неспособным себя за-щитить, был обречен на смерть? Один из таких людей, чиновник министерства финансов С. К. Бельгард, оставил нам дневник, в ко-тором записывал свои наблюдения и мысли о жизни в Петрогра-де. Вот выдержки из этого дневника: ”По городу блуждают немец-кие офицеры, снабженные разрешениями большевистского прави-тельства. Попадаются на улицах и немецкие солдаты. Нет никаких сомнений, что все восстание организовано немцами и на немецкие деньги.... и при благосклонном участии черносотенцев.
.... 28 ноября. Прошло время для партийной борьбы, наша рево-люция приобрела стихийную силу, которую политикой не остано-вишь.
.... 8 декабря. Четыре месяца продолжается на Руси анархия. Не довольно ли? Отчего над Петроградом не летают германские це-пеллины? Отчего наши союзники не прислали сюда карательных от-рядов? Доколе будет продолжаться углубление революции?
.... На улицу вечером пренеприятно выходить: всюду темно-та, слышны выстрелы. Да и дома сидеть невесело: из-за забастовки дворников нет никакой охраны и всякий может войти во двор и влезть в квартиру.
.... Начались по вечерам ограбления и раздевания буржуев... .. Я выхожу в стареньком красногвардейском пальто и оставляю часы и кольца дома... .. 12 декабря. Вся наша теперешняя жизнь - сплошное ожида-ние. Мы ждем мира, покоя и порядка” (159). Очень хорошо написа-ла об этом З. Гиппиус: ”.... была у нас не жизнь, а воистину “жи-тие” (160).
Ни мира, ни покоя большевики Бельгарду не дали. Он получил лишь новый порядок, насаждаемый оружием, порядок, в который не вписывались подобные ему люди. Россию захлестнул примити-визм; все достижения культуры и образования были забыты. По сути, русских отрезали от целой эпохи в жизни их страны. Аналогичные Бельгарду чувства испытывал Петр Струве: ”В настоящий момент, когда мы живем под властью советской бюрок-ратии и под пятой красной гвардии, мы начинаем понимать, чем были и какую культурную роль выполняли бюрократия и полиция низвергнутой монархии. То, что у Гоголя и Щедрина было шар-жем, воплотилось в ужасающую действительность русской револю-ционной демократии” (161). Струве, боровшемуся с царизмом с 1888г. ,его недостатки показались ничтожными после увиденного большевистского террора: все познается в сравнении. То же мы видим у русского писателя А. М. Ремизова: ”Хочу неволи вместо свободы, хочу рабства вместо братства, хочу уз вместо наси-лия” (162). Неверным было бы полагать, что террор исходил только от красных. То же самое было и у белых, ведших со своими против-никами непримиримую войну. Истребляли и грабили и та, и другая стороны. Другое дело - в масштабах злодеяний. Здесь большеви-кам действительно равных нет. Они продолжили борьбу с врагами уже после окончания гражданской войны, и борьбе этой не было конца. А пока журналист З. Ю. Арбатов - о результате “недели бедноты”, проведенной большевиками в Харькове: ”Город был ог-раблен так, как не грабили его ни пьяные казаки генерала Ирма-нова, ни дикие чеченцы пьяного Слащева”. Грабили целую неде-лю. Арбатов приводит слова председателя харьковского губиспол-кома Василия Аверина: ”Мы.... должны сейчас пройти по квартирам мелкой, средней и высшей буржуазии и организованно ограбить у нее все излишки, которые позволяют буржуазии, не служа и не ра-ботая у советской власти, нормально питаться и ждать из Киева поляков, а из Крыма Врангеля.... Мы должны ограбить у буржуазии те народные миллиарды, которые хитрая буржуазия превратила в шелковое белье, меха, ковры, золото, мебель, картины и посуду.... Мы должны все это у буржуазии отобрать и раздать пролетариям и заставить буржуазию за паек пойти на работу к советской власти” (163).
Струве останавливается на природе красного террора, и его рассуждения, на мой взгляд, чрезвычайно глубоки: ”Отвлечен-ное социологическое начало классовой борьбы, брошенное в русские массы, было ими воспринято, с одной стороны, чисто пси-хологически, как вражда к “буржуям”, к “господам”, к “интелли-генции”, к “кадетам”, “юнкарям”, к дамам в “шляпах” и к т. п. категориям, не имеющим никакого производственно - экономи-ческого смысла: с другой стороны, оно как директива социально - психологических действий было воспринято чисто погромно-меха-нически, как лозунг истребления, заушения и ограбления “буржу-ев”. Поэтому организующее значение классовой борьбы в русской революции было и продолжает быть ничтожно; ее разрушительное значение было и продолжает быть безмерно. Те две основные идеи новейшего социального движения: идея социализма и идея классо-вой борьбы - в русское развитие вошли не как организующие, со-зидательные силы строительства, а только как разлагающие, раз-рушительные силы ниспровержения” (164).
Примеров большевистского террора в работе приводилось достаточно, но хочется привести содержание нескольких подлин-ных документов. Это акты “расследования по делам о злодеяниях большевиков в 1919 году в г. Новочеркасске и др. местах Донской области.
.... Политику террора проводили в жизнь созданные большеви-ками в Новочеркасске учреждения Совет пяти и железнодорожный военно-революционный трибунал. Совет пяти заменил собою городскую милицию, избранную насе-лением уже во время революции, и исполнял, кроме того, функции суда. Этот Совет, руководствуясь.... ”революционной совестью”, .... выносил постановления об арестах и расстрелах жителей и сам же приводил в исполнение свои приговоры... .. Суд революционной совести превратился в сплошной са-мосуд толпы или отдельных матросских и красноармейских банд по самым различным поводам и предлогам”.
А вот что было в Ростове-на - Дону: ”Войска большевистской .... республики заняли город.... и тотчас красноармейцы приступи-ли к поискам оружия и “кадетов”, как они называли своих боевых и политических противников, к обыскам и арестам”. В Таганроге “.... преступный элемент города поголовно примкнул к большевикам” и принял участие в их восстании в ян-варе 1918 года (165).
В записях Бельгарда от 8 декабря читается вопрос: надолго ли это? Когда же кончится революция? В послеоктябрьские дни этот вопрос “висел в воздухе”. Его задавали многие, и далеко не все склонялись к мысли об окончательной победе большевиков. К числу сомневающихся относился А. Демьянов: ”Торжество большеви-ков было, однако, не полным. Никто их торжеству всерьез не ве-рил, да и сами большевики не были уверены, что властью они зав-ладели по-настоящему. Это сказывалось между прочим в том, что на ту отрасль правления, которая выражалась в государственной деятельности министерств, они в первое время почти совсем не обращали внимания. Прошло достаточно времени, пока, например, в министерстве юстиции не явился большевистский комиссар, а зая-вившись, вновь не стушевался. То же было и в других ми-нистерствах” (166).
Гораздо решительнее большевики действовали в отношении прессы: ”.... в течение этого дня (25 октября-К. Д. ) была прикры-та вся столичная буржуазная пресса......Больше ни в чем новая власть пока не проявлялась. Но этот дебют ее произвел, с непри-вычки, сильное впечатление. Подобных массовых расправ с печатью никогда не практиковалось царизмом....
Разгром буржуазной печати, будучи полной практической бессмыслицей, сильно повредил большевикам. Он отпугнул, отшатнул и возмутил, заставил насторожиться решительно все нейтральные и колеблющиеся элементы, каких было немало. Вот как начинает править новая власть! Больше пока ничего нет, но погром и бессмысленное насилие уже есть. Оплевание ценностей револю-ции, втаптывание в грязь принципов демократической грамоты - уже налицо.... ” (167). В автобиографии М. Волошина встречаем такие слова: ”.... там, где начинается свобода печати, свобода мысли кончается” (168). Видимо, большевики мыслили аналогично. Здесь к месту привести рассуждения публициста и общественного деятеля А. С. Изгоева: ”.... мудрое правительство знает, что и при-менение силы имеет свои пределы, что тут излишество так же вредно, как и недостаток. Дурное правительство всегда пускает в ход больше насилия, чем это необходимо. Когда правительству приходится вносить свой меч в мелкие бытовые ячейки челове-ческой жизни, такое правительство дурно и недолговечно. Оно бе-рет на себя явно непосильную задачу, так как для осуществления своей цели оно должно из пяти граждан превратить троих в на-чальника, шпиона и вооруженного полицейского против двух остальных. Дурным было правительство старого строя, но больше-вистское оказалось с этой точки зрения еще худшим” (169). Рассуждения Изгоева о “мудром” правительстве в отношении большевиков - заблуждение. Все учение о социализме пропитано духом жесткого классового противостояния, в котором побеждает тот, кто будет более решительным и менее разборчивым в выборе средств борьбы. Насилие - неотъемлемая часть теории социализ-ма, но именно здесь крылась слабость его, будущая причина гибе-ли, казалось, незыблемого режима.
Думается, точнее всех ситуацию выразил А. Ф. Керенский: борь-ба “.... в 1917 году закончилась видимым торжеством красной ре-акции, но.... далеко еще не завершилась” (170). Сам Керенский при отъезде из Мурманска на французском корабле был настроен на продолжение борьбы с большевизмом: ”Я был делегирован той частью России, которая отказалась признать сепаратный мир с Германией. Моя задача заключалась в том, чтобы добиться немед-ленной военной помощи союзников для того, чтобы _восстановить _русский фронт и тем обеспечить России место в будущих мирных _переговорах . ” (171).
Новой России предстояло многие годы бороться с внутренними
и внешними врагами. Эта борьба истощила ее, не дав победы, кото рая была ей не нужна: без состояния постоянной напряженности новое государство не могло существовать. Ему нужна была вой на, которая сплачивала нацию и укрепляла строй. З. Н. Гиппи ус: ”Большевистская власть в России - порождение, детище вой ны. И пока она будет - будет война. Гражданская? Как бы не так! Просто себе война, только двойная еще, и внешняя, и внутрен няя. И последняя в своей омерзительной форме террора, т. е. убийства вооруженными - безоружных и беззащитных” (172). И далее: ”Принудительная война, которую ведет наша кучка захват чиков, еще тем противнее обыкновенной, что представляет из себя “дурную бесконечность” и развращает данное поколение в корне создает из мужика “вечного” армейца, праздного авантю-риста. Кто не воюет или пока не воюет, торгует (и ворует, конеч-но). _Не работает никто ...Воистину “торгово-продажная” республи-ка, - защищаемая одурелыми солдатами - рабами” (173).
Разделение старого и нового прошло и по основной ячейке общества - семье. “Девочка-подросток рассказывает товарищам и подругам в комсомольском клубе.... :”Мы (с родителями - К. Д. ) так на две половины и живем. Старые по-своему, мы по-своему. У них школы, да лампады, да душеспасительные книги. У нас портрет Ленина, “Красные всходы”, “Безбожник” (174). Отрицание, всегда свойственное молодым, нашло поддержку у большевизма, и оказа-лось чрезвычайно благодарным для него. Новое поколение выбра-ло “новую” жизнь, и строило ее с воодушевлением.
Н. Бердяев: ”Новый антропологический тип вышел из войны, ко-торая и дала большевистские кадры. Это тип столь же милитари-зованный, как и тип фашистский” (175).
А тогда, в послеоктябрьские дни, многие размышляли: что впе-реди у России? Мнение уже упоминавшегося С. К. Бельгарда, дума-ется, выражает мысли оппозиции о перспективе революции: ”18 но-ября. Гадали о том, что нас ожидает. Я лично смотрю очень мрачно. Впереди еще много несчастий: 1. Катастрофическое повальное бегство солдат из окопов, все разрушающее и уничтожающее на своем пути и распространяющее еще большую анархию по всей стране, кроме разве Области Войска Донского, где казаки окажут сопротивление. 2. Голод всеобщий, но в особенности в Петрограде. Россия разде-лится на Север и Юг, и Юг не даст хлеба для дальнейшего “уг-лубления” революции на Севере. 3. Жестокая безработица. Масса солдат явится в города, так как в деревне им делать нечего, много заводов принуждено будет зак-рыться.... В результате - банды озлобленных, голодных и неудов-летворенных пресловутой свободой товарищей. 4. В виде апофеоза - всеобщие жидовские погромы....
В этом апофеозе выльется вся безграничная злоба, которая во всех накопилась, без различия сословия и партий, и после бу-ри, наконец, наступит успокоение страстей... .. Отдельные части России будут “самоопределяться” донеже это им самим не омер-зеет и потом они снова сольются в русском море, возглавленном монархией” (176).
Чуть позже, 2 апреля 1918г. ,Бельгард продолжил свою
мысль: ”.... большевистское настроение охватило всех, весь на род-богоносец, и против него политически бороться нель зя. Единственный выход - время; надо терпеливо ждать, когда большевизм сам собою утихнет, во что-нибудь эволюциониру ется, и, наконец, разум, а не политическая партия, начнет управ-лять людьми” (177). “Рецепт” Бельгарда настолько верен, насколько может быть верна выжидательная тактика вообще. Очевидно, что в тех услови-ях бороться с большевизмом было бесполезно, хотя число актив-ных участников революции и не превышало 8% от числа всего населения России. Малочисленность и разрозненность сил конт-рреволюции оставляли ей только выжидательную тактику. Время показало ее оправданность. Мнение З. Гиппиус, сумевшей уехать из России в 1920 году, от-личается от мнения С. Бельгарда: ”Первая перемена произойдет лишь вслед за единственным событием, которого ждет вся Россия, - свержением большевиков. Когда?
Не знаю времени и сроков. Боюсь слов. Боюсь предсказаний, но
душа моя все-таки на этот страшный вопрос “когда? ” - отвеча-ет: скоро” (178). Гиппиус преувеличила возможности противников большевиков. Внутренних “врагов” они нейтрализовали, с осталь-ным миром заключили мирные договоры. Осталась только внутри-партийная борьба за власть, которая саму себя свергать не со-биралась. 74 года - сравнительно небольшой срок; это всего лишь жизнь одного поколения. В этом смысле правление больше-виков было действительно недолгим. Революционеры, в отличие от своих противников, воспринимали революцию более оптимистично. Их записи, дошедшие до нас, были сделаны не по “горячим следам” большевики строили “новый мир”, им было не до дневников. А по прошествии времени в памяти остается больше хорошего, тем более, что оно (хорошее) имело такое славное продолжение.
Дышало оптимизмом и первое обращение ВРК “К гражданам России”, написанное Лениным утром 25 октября: ”Временное прави-тельство низложено. Государственная власть перешла в руки Во-енно-Революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.
Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение де-мократического мира, отмена помещичьей собственности на зем-лю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, _это дело обеспечено . ” (179).
Картину порядка после переворота рисует и Д. Фурма-нов, председатель Совета Иваново-Вознесенска: ”В городе полное спокойствие. Чувствуется, что власть в крепких и надежных руках солдат и рабочих” (180).
Л. Д. Троцкий, вспоминая ход 2 Съезда Советов, отметил немало-важный момент, когда масса начала входить во вкус переворо-та: ”Когда я доложил о совершившейся ночью смене власти, воца-рилось на несколько секунд напряженное молчание. Потом пришли аплодисменты, но не бурные, а раздумчивые. Зал переживал и выжи-дал. Готовясь к борьбе, рабочий класс был охвачен неописуемым энтузиазмом. Когда же мы шагнули через порог власти, нерассуж-дающий энтузиазм сменился тревожным раздумьем. И в этом ска-зался правильный исторический инстинкт. Ведь впереди еще может быть величайшее сопротивление старого мира, борьба, голод, хо-лод, разрушение, кровь и смерть. Осилим ли? - мысленно спраши-вали себя многие. Отсюда минута тревожного раздумья. Осилим, -ответили все. Новые опасности маячили в далекой перспективе. А сейчас было чувство великой победы, и это чувство пело в кро-ви” (181). “Чувство великой победы” пело не у всех, присутствовавших сегодня на съезде. Авантюризм и противозаконность совершенного были очевидны, а чувство безнаказанности пришло немного поз-же. Толпу сдерживал страх, она, по привычке, боялась расплаты за совершенное преступление.
Троцкий не может отвечать за всю толпу, но переносит на нее свои собственные чувства.
Не поддаваясь лирике, результат революции можно описать достаточно сухо, как, например, это сделал журналист Е. Ефре-мов: ”Временного правительства больше не существовало. Власть перешла в руки рабочих и крестьян” (182). Телеграмма, переданная в Центробалт Дыбенко, также была ко
роткой и лаконичной: ”Правительство Керенского свергнуто. Пет ропавловская крепость в наших руках. Зимний занят. ”Аврора” ве дет себя геройски... .. Ленин избран главой правительст ва” (183). Восторженный тон находим и в воспоминаниях Н. И. Подвойского: ”В то время как в Зимнем дворце закончилось владычество буржуазии, низвергнутой вооруженным народом, в Смольном Ленин открывал первую страницу нарождающегося нового мира” (184). Как бы то ни было, это был действительно важный момент в русской истории; такие, как Подвойский, понимали это.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10
