Для солдат эта ночь была действительно романтичной, а вот что испытывала остальная Россия - об этом писали философ Ф. Степун и писатель, поэт И. Бунин. Ф. Степун: ”.... монархическая Россия была не только заживо сожжена на кострах обезумевшей революции, но и с проклятиями прахом развеяна на все четыре стороны.... ” (217).
И. Бунин: ”Я был не из тех, кто был ею застигнут врасплох, для кого ее размеры и зверства были неожиданностью, но все же действительность превзошла все мои ожидания: во что вскоре превратилась русская революция, не поймет никто, ее не видевший. Зрелище это было сплошным ужасом для всякого, кто не утратил образа и подобия Божия....
.... одна из самых отличительных черт революций - бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана. В человеке просыпается обезьяна” (218). Сравнение большевиков с животными у контрреволюционеров встречается довольно часто, например, у Е. Г. Полонской:
“В жилах победителей волчья кровь
С молоком волчицы всосали волчью любовь” (219).
Это сравнение происходит от увиденных жестокостей, которыми изобиловало то время. Причем животные в сравнении с людьми явно выигрывают, так как у них нет наслаждения от убийства или издевательства.
Как видим, Бунин и Степун испытывали совершенно другие чувства, нежели солдаты-победители.
Образованные люди, Бунин и Степун видели отсутствие привычной им культуры у новых хозяев жизни. Построение социализма требовало иного образования, чем в дореволюционной России. Да и большинство “старых” ценностей было большевиками не понято, что позволило таким людям, как А. С. Изгоев, публицист и общественный деятель, писать: ”Огромные культурные ценности - наука и искусство - суть ценности “буржуазного мира”. Опыт русских большевиков засвидетельствовал, что эти ценности не могут существовать в “социалистическом государстве”. Там для них нет воздуха” (220).
Русский писатель А. М. Ремизов в 1917 году написал “Слово о погибели русской земли”, напоминающее известное “Слово о полку Игореве”. Даже в коротком отрывке, приводимом мною, явственно слышится плач по Руси: ”Широка раздольная Русь, родина моя, принявшая много нужды, много страсти, вспомянуть невозможно, вижу тебя, оставляешь свет жизни, в огне поверженная.
Были будни, труд и страда, а бывал и праздник с долгой всенощной, с обеднями, а потом с хороводом громким, с шумом, с качелями.
Был голод, было и изобилие.
Были казни, была и милость.
Был застенок, был и подвиг: в жертву приносили себя ради счастья народного. Где нынче подвиг? Где жертва?
Гарь и лик обезьяний” (221).
З. Гиппиус, как и Ремизов, воспринимала революцию эмоционально: ”Я следила, как умирал старый дворец, на краткое время воскресший для новой жизни, - я видела, как умирал город.... Да, целый город Петербург, созданный Петром и воспетый Пушкиным, милый, строгий и страшный город - он умирал.... Последняя запись моя это уже скорбная запись агонии”. И далее: ”Если не видеть и не присматриваться к отдельным точкам в стихийном потоке революции, можно перестать все понимать. И чем меньше этих точек, отдельных личностей, - тем бессмысленнее, страшнее и скучнее становится историческое движение. Вот почему запись моя, продолжаясь, все более изменялась, пока не превратилась, к концу 19-го года, в отрывочные, внешние, чисто фактические заметки. С воцарением большевиков - стал исчезать человек как единица. Не только исчез он с моего горизонта, из моих глаз; он вообще начал уничтожаться, принципиально и фактически... .. Жизнь все суживалась, суживалась, все стыла, каменела - даже самое время точно каменело. Все короче становились мои записи. Что делать? _Нет людей, нет событий . ”. “Если большевики падут лишь “в конце концов” - то, пожалуй, под свалившимся окажется “пустое место”. Поздравим тогда Европу. Впрочем, будет ли тогда кого поздравлять - в “конце-то концов” (222).
З. Гиппиус записывала в дневник не столько события, сколько свои ощущения времени и людей:
“.... густой, совсем особенный по тяжести, воздух...” (223).
“.... глубокая, темная яма, называемая Петербургом...” (224).
“Ощущение лжи вокруг - ощущение чист физическое... .. Как будто с дыханием в рот вливается какая-то холодная и липкая струя. Я чувствую не только ее липкость, но и особый запах, ни с чем не сравнимый” (225).
“Ощущение тьмы и ямы. Тихого умопомешательства... .. Странное состояние.... механика смерти” (226).
“Господи! А как выдержать этот “мир”? Стены тьмы окружили
стены тьмы! ” (227).
“.... в могиле Петербурга ничего не изменилось” (228).
Такое мог написать только человек, чувствующий рядом с собой смерть. Недаром Петербург назван “могилой”.
То же самое - у поэта Н. Клюева:
“Есть в Смольном потемки трущоб
И привкус хвои с костяникой,
Там нищий колодовый гроб
С останками Руси великой” (229).
О. Э. Мандельштам:
“О, этот воздух, смутой пьяный, На черной площади Кремля! ” (230). Исследователь русской литературы Б. М. Эйхенбаум в дневнике от 8 августа 1918 г. : ”Будущее - неизвестно, ощущения настоящего нет, потому что _нечего . ощущать. Точно старость подошла - совсем так” (231).
Революция повлияла и на праздники, бывшие в России. Их вовсе отменили. По словам Надежды Тэффи “Только школьники поплакали, но им обещали рождение ленинской жены, троцкого сына и смерть Карла Маркса - они и успокоились” (232).
Пожалуй, наиболее лаконично о результате революции написал Д. Рид: ”Ленин и петроградские рабочие решили - быть восстанию, петроградский Совет низверг Временное правительство и поставил Съезд Советов перед фактом государственного переворота. Теперь нужно было завоевать на свою сторону всю огромную Россию, а потом и весь мир” (233).
А приводимые ниже слова З. Гиппиус говорят об отсутствии у русской революции вообще каких-либо результатов : ”Мне хотелось бы предложить рабочим всех стран следующее. Пусть каждая страна выберет двух уполномоченных, двух лиц, честности которых она бы верила.... И пусть они поедут инкогнито ......в Россию. Кроме честности, нужно, конечно, мужество и бесстрашие, ибо такое дело - подвиг. Но не хочу я верить, что на целый народ в Европе не хватит двух подвижников! И пусть они, вернувшись (если вернутся), скажут ”всем, всем, всем”: есть ли в России революция? Есть ли диктатура пролетариата . ?Есть ли сам пролетариат? Есть ли “рабоче-крестьянское” правительство? Есть ли хоть что-нибудь похожее на проведение в жизнь принципов “социализма”? Есть ли Совет, т. е. существует ли в учреждениях, называемых Советами, хоть тень выборного начала? В громадном нет, которым ответят на все эти вопросы _честные социалисты, вскроется и коренной, абсурдный смысл происходящего” (234).
Вопрос о причинах победы большевиков и причинах поражения контрреволюционеров логически завершает данную работу.
О причинах победы большевиков писали и контрреволюционеры. Приведу лишь два мнения по этому поводу. Ф. Степун: ”.... они одержали полную победу над русской жизнью умелой эксплуатацией народной стихии.... ” (235).
Б. Соколов, депутат Учредительного Собрания: ”.... победа большевиков меньше всего проистекала от их силы, меньше всего от того, что за ними пошло большинство страны. Их сила, сама по себе ничтожная и заключающаяся в их необычайной активности, вышла победительницей из этой борьбы единственно благодаря пассивности русской интеллигенции, в частности, демократической интеллигенции, благодаря тому, что активному Ничтожеству было противопоставлено пассивное Величие” (236). Здесь уместен вопрос: в чем была сила “демократической интеллигенции”? Что она могла противопоставить большевикам, кроме “Величия”? Однако мысли об активности большевиков и об “умелой эксплуатации народной стихии”, думается, верны.
Причины поражения Временного правительства также нашли от-ражение в работах контрреволюционных авторов. Приведем отрывки из некоторых произведений. Писатель Н. Брешко-Брешковский: ”Слабая, бездарная власть по-теряла голову. Не будь она бездарной и слабой, она легко пода-вила бы мятеж, подавила бы только с помощью полиции и юнке-ров” (237). Это мнение перекликается с тем, что писал Н. Суха-нов: при желании и отваге подавление мятежа было реально даже теми небольшими силами, что находились в распоряжении прави-тельства. П. Краснов: ”Ни один солдат не встал за Временное прави-тельство. Мы были одиноки и преданы всеми” (238).
А. Деникин: ”Власть падала из слабых рук Временного прави-тельства, и во всей стране не оказалось, кроме большевиков, ни одной действенной организации, которая могла бы предъявить свои права на тяжкое наследие во всеоружии реальной силы. Этим фактом в октябре 1917г. был произнесен приговор стране, народу и революции” (239).
А. Демьянов: ”Они (правительство-К. Д. ) не обладали надлежа-щим духом сопротивляемости, были людьми не волевыми, и как последствие всего этого, были очень скоро побеждены, ибо борьба была неравная” (240).
Вышеприведенные мнения сходятся в одном: отвечая на воп-рос: кто виноват? - они в качестве виновника называют само Временное правительство, допустившее открытую подготовку пере-ворота.
Вопрос о виновниках является риторическим - у правительст-ва _были . возможности расправиться с большевиками, но эти воз-можности остались нереализованными.
Причины падения Временного правительства английский посол Дж. Бьюкенен рассматривал одновременно с причиной паде-ния самодержавия: ”И Император, и Керенский намеренно закрывали глаза на угрожавшие им опасности, и оба допустили, чтобы поло-жение вышло из-под контроля, прежде чем приняли какие бы то ни было меры для своей собственной защиты... .. Он (Керенский-К. Д. )выжидал и мешкал. Когда же наконец он настроился действовать, то оказалось, что большевики обеспечили себе поддержку гарнизона, и что не им, а ему предстоит быть раздавленным... .. Он думал больше о спасении революции, чем о спасении своей Родины, и кончил тем, что дал погибнуть и той, и другой. Но хотя в качестве главы правительства, наделенного всей полнотой власти, которую он так печально использовал, он должен нести главную ответственность за выдачу России больше-викам, другие партийные вожди также не могут быть оправда-ны. Умеренные социалисты, кадеты и другие несоциалистические группы, - все они внесли свою долю в дело окончательной ка-тастрофы, ибо в течение кризиса, взывавшего к их тесному сот-рудничеству, они не сумели оставить свои партийные разногласия и со всею искренностью работать сообща ради спасения Роди-ны” (241). А вот что пишет об этом сам А. Керенский: ”В то время как большевики слева действовали с напряженной энергией, а больше-вики справа всячески содействовали их скорейшему триумфу, в политических кругах, искренне преданных революции и связанных в своей судьбе с судьбой Временного правительства, господство-вала какая-то непонятная уверенность, что “все образуется”, что нет никаких оснований особенно тревожиться и прибегать к ге-роическим мерам спасения.... (242)... .. Упадок духа и малодушие, овладевшее верхами революцион-ных кругов; полное всеобщее почти непонимание всего рокового смысла развивающихся событий; отсутствие у одних сознания не-разрывной связи судьбы самой Февральской революции с судьбой в ее недрах рожденной власти; тайные опасения у других, как бы слишком скорый провал большевиков не послужил к торжеству “реакции”; надежда у третьих руками большевиков покончить с ненавистной демократией; наконец, целый вихрь личных интриг и вожделений, - все эти процессы разложения на верхах революци-онной общественности свели на нет все тогдашние попытки пре-дотвратить крах, который, впрочем, был , быть может, неизбежен” (243).
Ниже Керенский возражает П. Краснову, расходясь с ним от-носительно того, кто же защищал законную власть и была ли за-щита вообще: ”Героическое восстание юнкеров 29-го в Петербур-ге, уличные бои в Москве, Саратове, Харькове и т. д. ,сражения между верными революции и восставшими войсковыми частями на фронте - все это достаточно свидетельствует, что мы были не совсем одиноки в нашей последней борьбе за честь, достоинство и само существование нашей родины” (244). Керенский пишет о “всеобщем” непонимании происходящего, но с ним не согласен русский философ и публицист Н. Бердяев: ”С Россией произошла страшная катастрофа. Она ниспала в темную бездну. И многим начинает казаться, что единая и великая Россия была лишь призраком, что не было в ней подлинной реаль-ности. Нелегко улавливается связь нашего настоящего с нашим прошлым... .. При поверхностном взгляде кажется, что в России произошел небывалый по радикализму переворот. Но более углуб-ленное и проникновенное познание должно открыть в России ре-волюционный образ старой России, духов, давно уже обнаруженных в творчестве наших великих писателей, бесов, давно уже владею-щих русскими людьми.
.... На поверхности все кажется новым в русской революции - новые выражения лиц, новые жесты, новые костюмы, новые формулы господствуют над жизнью; те, которые были внизу, возносятся на самую вершину, а те, которые были на вершине, упали вниз; власт-вуют те, которые были гонимы, и гонимы те, которые властвова-ли; рабы стали безгранично свободными, а свободные духом под-вергаются насилию. Но попробуйте проникнуть за поверхностные покровы революционной России в глубину. Там узнаете вы старую Россию, встретите старые, знакомые лица. Бессмертные образы Хлестакова, Петра Верховенского и Смердякова на каждом шагу встречаются в революционной России и играют в ней немалую роль, они подобрались к самым вершинам власти” (245). То, что хотел передать Бердяев, очень просто: ”новая” Россия не пришла откуда-то извне, она _всегда . жила в старой России, но в зароды-шевом состоянии. Революция развила “новую” Россию, которая, про-будившись, росла до тех пор, пока не уничтожила все, что было связано со “старой” Россией. Новые явления в России были _ор-_ганичны ... Если юнкера и солдаты смогли организовать сопротивление новой власти, то интеллигенция, отвергающая насилие, была обре-чена на роль свидетеля русской революции. Вот что писал про-фессор Московского университета Ю. Готье в дневнике от 28 ию-ля 1918г. :”Мы не способны снести совершающегося переворота - он слишком труден, как трудно зараженному организму перенести сразу две острых болезни” (246). Ю. Готье под первой “бо-лезнью” имеет в виду, видимо, Февральскую революцию, которую он, как и Октябрьскую, считает “острой”. У интеллигенции было два выхода: или за паек служить советской власти, или умирать от голода. Был еще и третий выход - уехать из России. Не всем удалось сделать это, а те, кто оказались за границей, были обре-чены на вечную тоску по покинутой родине. Писатель И. С. Шмелев уехал с женой в Германию, но спокойствия не испытал: ”Мы с Олей разбиты душой и мыкаемся бесцельно.... Мертвой душе свобода не нужна” (247). Писатель А. М. Ремизов: ”И теперь - сегодня удиви-тельный день, прямо весна! сейчас, в жесточайших днях, когда дни не идут, а рвутся с мясом, когда человек плечо к плечу прет на человека - еда поедом! - ополоумели вы, что ли? - когда на земле стало тесно, бедно, безрадостно - жалобы все глушат и ме-ра мира не радость, а _как-нибудь . !.... ” (248). Голодный и за-мерзший человек не воспринимает весну, он перестал радоваться всему, кроме еды и топлива: ”Только один фронт - холод” (249). Человек жив лишь благодаря инстинкту самосохранения, который вытеснил все прочие чувства. Поэтесса З. Гиппиус - о жителях “революционного” Петрограда: ”Что осталось - ушло в под-полье. Но в такое глубокое, такое темное подполье, что уже ни звука оттуда не доносилось на поверхность. На петербургских улицах, в петербургских домах в последнее время царила пугаю-щая тишина, молчание рабов, доведенных в рабстве разъединен-ности до совершенства” (250).
Состояние жителей Петрограда передают прекрасные стихи Е. Г. Полонской: “Полынь-звезда взошла над нашим градом,
Губительны зеленые лучи.
Из-за решетки утреннего сада
Уж никогда не вылетят грачи.
О, не для слабой, не для робкой груди
Грозовой воздух солнц и мятежей,
И голову все ниже клонят люди,
И ветер с моря и свежей.
Родимым будет ветер сей поэту.
И улыбнется молодая мать:
О, милый ветер, не шуми, не сетуй, Ты сыну моему мешаешь спать” (251).
Не вся интеллигенция чувствовала себя плохо при новом ре-жиме. М. Волошин: ”Ни война, ни революция не испугали меня и ни в чем не разочаровали: я их ожидал давно и в формах, еще более жестоких. Напротив: я почувствовал себя очень приспособленным к условиям революционного быта и действия. Принципы коммунисти-ческой экономики как нельзя лучше отвечали моему отвращению к заработной плате и к купле-продаже”. Волошин был исключением из общей массы интеллигентов. Большинство их в вопросе “зара-ботной платы” придерживалось “буржуазных” взглядов (252).
Профессор Петербургского университета, философ С. А. Аскольдов рассматривает духовные результаты револю-ции: ”Эта революция, совершившаяся по принципу классовой враж-ды, будила одни лишь инстинкты ненависти, захвата и мести. В ней восстал во весь рост не просто зверь, а именно злой зверь, жив-ший в народной душе......Да, под флагом социальной революции в русском народе возобладало над всем другим злое звериное на-чало” (253). И, ниже: ”Вообще не в разбушевавшихся звериных инстинктах главное зло так называемого “большевистского”пере-ворота и овладения Россией, а в той лжи и в том обмане, в том потоке фальшивых лозунгов и фраз, которыми наводнили сознание народа... .. Ложь и обман, сознательно проводимые и сознательно приемлемые, уродуют и искажают душу, дают роковой уклон самым корням душевной жизни и, являясь более глубоким слоем зла, де-лаются уже долговечными факторами будущих беззаконий” (254). Аналогичные мысли встречаем и у русского философа и публи-циста Н. Бердяева: ”Изолгание бытия правит революцией. Все приз-рачно. Призрачны все партии, призрачны все власти, призрачны все герои революции. Нигде нельзя нащупать твердого бытия, нигде нельзя увидеть ясного человеческого лика. Эта призрачность, эта неонтологичность родилась от лживости” (255). А вот что писал филолог В. Иванов: ”Глупые сказки о “пролетариях” и “буржу-ях”, которыми прикрывались.... преступления и злодейства, сочине-ны для детей. Сплошь и рядом убийцы и грабители были самыми подлинными “буржуями”, хотя и величали себя большевиками, соци-алистами и коммунистами. Огромное большинство их жертв.... не имели ничего общего с “миллионерами” и “эксплуататорами” чу-жого труда, а были лишь талантливыми тружениками, добывавшими средства к жизни работой своих рук и своего мозга” (256). З. Гиппиус: ”Надо отметить главную характерную черту в Совде-пии: есть факт, над каждым фактом есть вывеска, и каждая вывеска - абсолютная ложь по отношению к факту” (257). Она же: ”Да, на-до повалить основные абсурды. Разоблачить сплошную, сумасшед-шую, основную ложь.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10
